вправо!» – как вдруг будто что вспомнив, закричал на всю улицу:
– Кому послана серенада? –
– Синьорине Кальяни Клементине.
Певец быстро захлопнул окно и повернувшись ко мне, произнесла пренебрежительно:
– Пустяки! эти молодые люди всегда устраивают собачью свадьбу и кошачьи концерты из-за первой юбки! –
Я не посмел ему напомнить о приятностях славы, тем более, что в комнату вошла синьора Клементина, на которую опекун сейчас же и набросился.
– Что это за шум? – спросила она, входя. –
– Что это за шум! святая невинность! Это вам лучше знать, что это за шум. Наши обожатели дерутся. Нет того, чтобы подумать о больном дяде, который вас содержит и который может каждую минуту умереть! Вы не подумаете, какая это будет потеря для искусства! Вам всё равно, только бы была орава любовников. Змея! –
– Какая орава любовников? в уме ли вы? вы сами мне навязываете разных дурацких женихов, графа Парабоску и т. д.
– А Прокаччи кто тебе навязал? тоже я, скажешь? – Валерио тут ни при чем.
– Как ни при чём? Я тебя лишу наследства! –
– У меня есть свой капитал, если вы его не расстратили.
– Дерзости!? –
– Вы потеряете голос.
– Да, я потеряю голос, я обнищаю, я умру и ты будешь виновницей! –
– Не срамитесь, на улице всё слышно.
– Пусть слышат! Я никого не боюсь. –
– Вы – смешны!
– Кто – я – смешон? Палку, палку мне сейчас же! В передней за ларем, налево в углу толстая палка! – визжал Кальяни. С улицы доносился уже лязг шпаг и крики о помощи. Я поспешно спустился с лестницы, желая узнать, не ранен ли Валерио, но меня сразу так толкнули в бок, что я попал в соседний переулок, по которому и побежал домой.
Глава 5-я.
Так я и не видел г. Прокаччи, к которому так быстро почувствовал искреннее расположение и преданность. Дело в том, что после того дня Валерио исчез и никто не знал где он. Можно было бы подумать, что его убил граф Парабоско, если бы Клементина не сохраняла полного спокойствия, конечно, невозможного в случае смерти Валерио. Прошло дней пять; я узнал, посетив еще раз синьору Риди, что пленившая меня госпожа – не более, как служанка синьоры Сколастики, у которой, как часто бывает у святых женщин, была одна из самых распущенных дворней города. Должен сознаться, что это открытие нисколько не уменьшило в моих глазах её прелестей, – наоборот, даже как-будто увеличило их, показав их более доступными. Наконец, она, мне назначила свиданье, но почему то не у себя в комнате, не у меня в гостинице, но, вероятно, соблазнившись теплой погодой, за городом в роще.
– У хижины анахорета, – заключила она.
– Какого анахорета? Разве такие существуют в наше время?
– А то как же? разве ты не знаешь, что совсем на днях появился около города отшельник и молва уже успела раструбить о его святости. Но он бежит от людей, что еще более привлекает к нему последних.
Я ничего не слышал об анахорете, но согласился придти вечером в рощу.
Она находилась верстах в трех от города. Я забрался туда далеко еще до той минуты, когда солнце начинает скашивать лучи и делается приятным изнеженным горожанам. В тот день зной уменьшался густыми облаками, проползавшими по небу от времени до времени, обещая перейти в дождевую тучу. Вскоре пошел дождь, а Сантины, как, оказывается, звали мою предполагаемую синьору Риди, всё не было. В конце концов мне надоело мокнуть под дождем и я решил укрыться в хижину анахорета, оказавшуюся простым заброшенным сеновалом без сена. Осторожно тронув не прикрытую дверь, я вошел в полутемное помещение, где никого не было. Забравшись по лестнице на верх, где прежде сушилось сено, я старался сквозь щели разглядеть, не идет ли моя возлюбленная, но в то же время прислушиваясь, что делается внизу.
Вскоре двери отворились, и показался сам пустынник, ведя за собою маскированную и промокшую женщину.
– Вот, подумал я, так отшельник! привел к себе даму на свиданье! впрочем, может быть, она просто заблудилась и он ее пригрел и приютил по отечески. –
Но отшельник, несмотря на бороду, совсем не годился в отцы приведенной им дочери, да и стал вести себя нежно, но совсем не по родительски. Они так целовались и обнимались, что я даже позабыл про Сантину и про её коварство. Между тем парочка внизу всё более разгорячалась. Он снял плащ с дамы и стал покрывать поцелуями её открытые плечи. Наконец, он к моему удивлению снял бороду и оказался никем иным, как Валерио Прокаччи. Его собеседница тоже, не боясь лишних глаз, сняла маску и вышла Клементиной Кальяни. Я чуть не вскрикнул от восхищения, когда увидел это, потому что они оба и их счастье были близки моему сердцу и потом они были так милы, что всякий порадовался бы, глядя на них. Дождь уже перестал, а г-жа Клементина всё еще не уходила. Я видел, как прошла Сантина к условленному месту и обратно, но не мог никак ей дать знать, не выдавая себя нижней паре. Но, вероятно, от досады я сделал всё-таки неловкое движение и заскрипел досками, так как дама, оторвав свои губы от уст Валерио, спросила:
– Что это скрипит? наверху кто-нибудь есть? –
– Кому там быть? тебе почудилось – ответил молодой человек, снова ее целуя.
– Нет, право, там кто-то шевелится. –
Тут я не вытерпел и чтобы успокоить их, просунул голову вниз и громко сказал:
– Не беспокойтесь, синьор Валерио: это – я! –
Клементина вскрикнула и убежала ланью за дверь, а Валерио после минутного недоумения и даже гнева, вдруг расхохотался, повторяя: «Фома, Фома, ты меня уморишь. Хорошо, что ты не объявился раньше, а то бы я тебя просто-напросто отколотил! Но откуда ты взялся?»
Я слез с вышки и прежде всего высказал свою радость но поводу того, что Прокаччи жив, здоров и, по-видимому, счастлив. Посмеявшись вдоволь над маскарадом Валерио и моим наблюдательным постом, мы разговорились о делах, причём я узнал, что вскоре опять понадоблюсь своему другу. Он переоделся из монашеского платья в свое обычное и пожав мне руку, обнял меня и мечтательно проговорил:
– Тебе бы, Фома, жениться на синьоре Схоластике! –
– Господь с вами! да ведь она за меня не пойдет.
– Это уж тебя не касается. –
– Как же, помилуйте, не касается, когда мне придется быть её мужем.
– Это может устроить г. Альбино. –
– В первый раз слышу.
– Возможно, по это дела не меняет. –
– Дело в том, что
