бойцы такие, как ты…
Они шли по тропинке вдоль обрыва, и в одном месте Ранка увидела вдруг дно ущелья. Оно было еще в тени, но все равно просматривалось большим участком. В ущелье показалась немецкая колонна. Она двигалась осторожно и медленно, как бы прощупывая каждый шаг. Голова колонны пряталась где-то впереди за выступом большой скалы. Ранка подумала: если голова колонны уже успела выбраться из ущелья, тогда партизанам придется туго.
— Друзья, кто добровольно пойдет со мной в разведку? — останавливаясь, обратилась Ранка к бойцам. — Нужно всего пять человек. Если есть желающие, пусть пройдут вперед.
— Разведка ничего не даст, — сказал Лазаревич, — только людей напрасно погубишь.
— Мне бы очень хотелось послать тебя в разведку, но я знаю: ты смалодушничаешь и не выполнишь приказ. Потом тебя за это придется ставить перед строем и расстреливать, а мне уже не хочется смотреть, как свои своих убивают. Мы и так слишком много потеряли людей.
Лазаревич вытер вспотевший лоб. За одну минуту, казалось, состарился на целых десять лет. Минуту он шагал молча, что-то соображая, потом остановился, повернулся лицом к комиссару и заговорил скверным усталым голосом, причем стараясь казаться бодрым.
— Можешь не бояться, товарищ комиссар, что придется писать донесение о моем малодушии, — гордо сказал он. — За два года меня еще никто не видел бегущим с поля боя.
Ранка уже не слушала его. Она теперь думала совсем о другом, и Лазаревич ее больше не интересовал. Из колонны вышли пять человек и торопливо стали продвигаться вперед. Потом к ним присоединился еще пулеметчик со своим помощником. Один пулеметчик уже вышел раньше, и второго Ранка вернула назад, сказав, что одного пулеметчика ей вполне хватит. Увидев, что боец пригорюнился, она ободряюще ему улыбнулась и с группой добровольцев быстро пошла вперед. У партизан было неписаное правило: кто вызвался добровольно идти на задание, тот не имеет права ни на что жаловаться, если даже его станут жарить на костре, он должен быть доволен, потому что сам на это напросился.
Ранка сознавала, что взяла на себя ответственность за жизнь этих бойцов, но старалась об этом не думать. Голову сверлила теперь одна-единственная мысль — быстрее дойти до намеченной цели.
На вершине горы было прохладно, и бойцы бежали за своим командиром и разогрелись настолько, что им казалось, будто вернулся далекий август. Перед наступлением почти все, кто имел шинели, побросали их, чтобы облегчить себя, и теперь двигались быстро. От такой ходьбы у Ранки еще сильнее разболелась раненая рука. Стало совсем трудно шевелить пальцами. Она бежала и, поворачиваясь назад, отчетливо слышала, как бегут за ней бойцы. Один из них буквально наступал комиссару на пятки, не отставая ни на шаг, потом обогнал Ранку и пошел впереди, как бы показывая, что своей грудью он всегда защитит ее, если враги вдруг откроют по ним огонь. Он знал, что в таких случаях первым погибает тот, кто идет впереди, и он не хотел, чтобы погибла комиссар. Мысленно этот боец подсмеивался над собой, своим показным героизмом и все думал: если надо умереть, я умру, никуда не денешься, но жить все-таки больше хочется. Умереть я всегда успею. И мысль о смерти не вызвала в нем никаких эмоций — ни плохих, ни хороших. В войну бойцы обычно думают о смерти как об отвлеченном предмете, который на самом деле существует, но который к ним не относится.
Есть ведь столько вещей на этом свете, недосягаемых для них, созданных для кого-то другого. Всегда есть что-то, к чему человек стремится и до чего никак не может добраться. Сейчас бойцу, бегущему впереди, самым нереальным и далеким казалось то ущелье, к которому они должны были выйти.
— Товарищ комиссар, ты уверена, что мы идем туда, куда надо? — Боец вытер рукавом куртки вспотевший лоб, повернул свое лицо к Ранке и, встретив ее взгляд, смутился и подумал: «Как глупо я себя веду, задавая такие вопросы».
— Мы идем туда, куда надо, — ответила Ранка. — И в частности, то есть сегодня, и вообще.
— И я тоже так думаю, — поспешно согласился боец.
Она не продолжила разговор, не было настроения. Иногда, в напряженные моменты, Ранке нравилось, если люди вокруг молчали, никто не лез в ее запутанные и противоречивые мысли, громоздившиеся в мозгу, как камни в скале. Бойцы двигались цепочкой, и со стороны могло показаться, что их в колонне не шесть, а больше двадцати человек. Местность была пересеченной, каменистой, тропинка едва угадывалась под старой высушенной травой и полегшими кустами можжевельника. Местами ее совсем не было, и они, как серны, прыгали с камня на камень, и эти прыжки утомляли еще больше. Бойцы часто теряли равновесие и падали. Увидев пулеметчика, который рухнул на землю и разбил себе лицо, Ранка с опасением подумала: «Только бы не упасть, не задеть раненую руку».
— Еще немного осталось, совсем немного, — сказала она мужчинам.
Теперь отчетливо видны были деревья, росшие кучей у выхода из ущелья. Только бы не споткнуться, не упасть, добраться до этих деревьев, остановиться, занять позицию, укрепиться, почувствовать землю под всем телом! Ей очень не хотелось, чтобы кто-нибудь из бойцов догадался об этих ее мыслях, и потому она даже не отрывала глаз от земли, двигалась как в тумане, на пределе сил. Ранка все еще шла второй, но вскоре ее обогнали еще двое, и она даже не заметила этого. От пота, стекающего в глаза, впереди ничего нельзя было разглядеть, и ей казалось — земля незаметно убегает из-под ног, становится на дыбы, и поэтому так трудно двигаться по этой восходящей тропе. Сердце напряженно стучало в груди, и она думала, что своими ударами оно расколет ей грудь. Пилотка у нее сбилась в сторону, ремень с кобурой отвис, перекосился пряжкой на бок, куртка на плечах взмокла от пота. Ранка слышала, как за спиной позвякивает оторванная подковка на башмаке у бойца, и она с раздражением думала: когда же эта подковка наконец совсем отвалится! Назойливый звук все больше и больше раздражал ее, но вдруг он исчез. Ранка почувствовала удивительную пустоту. Она оглянулась назад посмотреть, куда девался боец, и вдруг обнаружила, что стоит одна.
— Ложись, товарищ комиссар, — тихо, но решительно сказал партизан, все время шедший впереди нее. — Ты разве не видишь швабов? Живо спрячься, а то заметят тебя и откроют огонь.
И вдруг все вокруг изменилось. Камни исчезли, деревья раздвинулись, сделались еще меньше, чем были на самом деле, а горизонт придвинулся настолько, что в первое мгновение показалось, будто в десяти шагах проходит та
