Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
21 апреля. Необходимость полночи бодрствовать, охраняя наших вьючных животных, становится просто непереносимой. Сегодня ночью – сейчас – я намерен убить по крайней мере одного из хищников, что идут по нашим следам последнюю десятидневку. Я подстрелил гарцующего пони – не убил, только ранил в ногу; пони сейчас привязан на расчищенном участке подо мной. Когда я пишу это, то сижу на ветке дерева футах в тридцати над землей, держа в руках тяжелое ружье да этот дневник – за компанию. Ночь очень ясная. Сен-Круа висит в небе, как огромная лампа синего света.
НЕ БОЛЬШЕ ДВУХ ЧАСОВ СПУСТЯ. Ничего интересного, только фенек Хатчисона пробежал. Меня беспокоит одно обстоятельство: я знаю, я абсолютно уверен – можете называть это телепатией или как-то иначе, – что, пока я тут торчу, мальчишка развлекается с женщиной, которая навещала его перед тем. А ведь он должен сторожить мулов. Эта девушка аннезийка, я это и раньше подозревал, а теперь знаю совершенно точно. Он мне рассказал свою сказочку, чтобы ткнуть меня носом в это. Да и кто бы еще мог поселиться в этих проклятых Богом холмах? Все, что ему надо было сделать по-хорошему, так это сказать, что я не причиню ей вреда, что экспедиция будет иметь огромный успех и что я стану знаменитым. Я мог бы сейчас слезть с дерева и застукать их вместе (я знаю, что она с ним трахается, я почти слышу их), но рядом бродит медведь-трупоед, я учуял его запах. Непросто им двоим будет разъединиться – когда мальчишка мылся, я заметил, что крайняя плоть у него не обрезана [111]. Если бы так и было, когда я пришел… думаю, я бы пристрелил их обоих.
ПОЗЖЕ. Притащили новенького. Я полагаю, он примерно в пяти камерах вниз по коридору. Думаю, я не сошел с ума только потому, что завидел его; впрочем, я не стану его благодарить – душевное здоровье, в конце концов, единственный разумный критерий положения дел людских, и когда этот критерий, последовательно применявшийся в течение многих лет, оборачивается катастрофой, разрушением, отчаянием, жалким положением, истощением и гниением в куче отбросов, сознание имеет право его отбросить. Решение отказаться от рационального способа мышления, как я теперь понял, есть не последний, но по-настоящему первый рациональный поведенческий акт. Безумие, которого мы так приучены бояться, на деле позволяет вести себя естественно, инстинктивно, а не путаться в культурно обусловленных, бесцеремонно навязанных, манерных хитросплетениях здравого смысла; безумец несет пургу, потому что, подобно птице или кошке, он слишком чувствителен ко всему окружающему, чтобы говорить разумно.
Новый узник – толстый мужчина средних лет, по всей вероятности, предприниматель мелкого пошиба, зависящий в своем деле от других [112]. Свеча догорела, я сидел, уронив голову на колени, и вдруг услыхал слабые звуки – они доносились из-за смотрового оконца. На этом уровне темницы нет звуконепроницаемых, забранных прочным стеклом окошек, какие я видел наверху, только зарешеченные дыры. Я подумал, что это пришел охранник и принес мне поесть, и подполз к двери, чтобы посмотреть, как он идет. Но на сей раз их там было двое. Один – уже известный мне, с неизменным фонариком, и второй – незнакомец в униформе, как бы не солдатской, и они вместе тащат грузного перепуганного мужика, с трудом переставляя ноги по узкому коридору под его тяжестью; они прошли так близко, что я улыбнулся ему через окошко и тем, полагаю, привел его в еще больший ужас. Смотровое оконце было так мало, что я мог показать в нем или только глаза, или одни лишь губы, не одновременно, так что я проделал это поочередно – я находился едва ли на грудь ниже его. Они протащили его мимо моей двери. Я крикнул:
– Что ты сделал? Что ты натворил?
– Ничего! – захныкал он. – Ничего!
Я расхохотался. Не только над ним я смеялся, но и над вернувшимся ко мне даром речи. А пуще всего над тем, что я отчетливо понимал: он не имеет ко мне никакого отношения, он не является частью меня, а уж тем более Сент-Анн, и к университету новичок тоже не причастен. И к моей старой гостинице, и к Cave Canem, и к пыльной лавке, где я купил свой бронзовый инструментик. Тем не менее толстый перепуганный мужик, который для меня ровным счетом ничего не значит, отныне и на веки вечные станет для меня не просто соседом, но всем в целом мире, и все равно он не имеет ко мне никакого отношения.
Меня снова допрашивали, но как-то необычно. Что-то изменилось, я это нюхом чую – но не знаю, что именно. Следователь начал с обычных придирок, потом внезапно стал дружелюбней, предложил сигарету – такого за ним уже недели не водилось – и до того размяк, что процитировал мне сатирический стишок на тему академических званий. Сущая вечеринка, по нашим с ним меркам. Я осмелился воспользоваться его радушием и попросил еще одну сигарету. К великому моему изумлению, я ее получил. Следом, взамен обыкновенных вопросов, он прочел мне лекцию о чудесах государственного управления на Сен-Круа, будто я хлопотал о предоставлении мне местного гражданства. Несколько отойдя от темы, он указал, что ко мне ни разу не применялись пытки и наркодопросы (это действительно так). Это он приписал благородству и человечности, естественным для остролицых сутулых Круакодилов, но у меня сложилось явственное впечатление, будто они попали в ловушку собственной самонадеянности, решив, что сломают меня через колено и без всех этих штучек, да и не только меня одного.
В связи с этим он обронил заинтересовавшее меня замечание – что у них был знакомый врач, их давний помощник, который мог бы без проблем вытянуть из меня все нужные им сведения за несколько минут. Мне показалось, что он с особым вниманием ожидает моей реакции на эту ремарку. Это могло означать, что мой случай им более неинтересен, но в продолжение допроса он раз за разом задавал мне непрямые вопросы на прежние темы, так что такое объяснение представлялось маловероятным. Быть может, им удалось получить недостающие сведения из какого-то другого источника, но что это мог быть за источник? Нет, тоже немыслимо. Наилучшая интерпретация происходившего, на мой взгляд, заключалась в том, что услугами этого врача по какой-то причине они больше не могли воспользоваться. Я думал, или скорее подозревал, что знаю, кто он такой (то ли внезапное озарение, то ли подсознательный вывод, взращенный во мне чем-то из сказанного следователем раньше – я не мог бы сейчас сказать). Я ответил, что раз у них была возможность допросить меня под наркотиками, а они ею пренебрегли, то это очень скверно, ведь допрос мог бы подтвердить мою невиновность, и я уверен, что они вскоре найдут равноценную замену своему специалисту.
– Нет. Он был уникумом, настоящим художником своего дела. Мы, разумеется, могли бы найти кого-нибудь ему на замену. Но за специалистом хотя бы наполовину таким умелым нам придется посылать в столицу.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 72
