— Да, — Марго помедлила у двери. — Тутовое не дали. Ваша мама сказала, чтобы за ним ты ехала сама.
Я кивнула. Ещё постояла у окна, дожидаясь, пока и Рита выскочит в подъезд, а потом, взяв мобильный, открыла сайт вокзала.
Когда злой Пашка и хмурая Рита вернулись, я уже собирала вещи.
— Слушай, я этому козлу…
— Паш, я тебя люблю, но я сто раз тебе говорила — сама разберусь, — я на ходу бросила в дорожную сумку кучку блузок и повернулась к брату. — Понадобится помощь — попрошу. Пока не надо.
— Понял, — Пашка вздохнул и, одной рукой притянув меня к себе, обнял. — Ты же мелкая такая, всегда тебя защитить хочется. А мужики все — козлы.
— Кроме тебя, конечно. Спасибо, Паш.
— Отец тебя ждет.
— Ну вот, по первому снегу и поеду.
— Давай, я с тобой?
— Не надо. Одна хочу.
Пашка кивнул и, отвернувшись, взял с зеркала ключи от машины.
Он довез меня до вокзала, дождался со мной электрички, посадил в вагон и ещё долго смотрел вслед, стоя на перроне и уперев руки в бока.
Маргарите повезло. С Пашкой и правда было просто.
Я откинулась на спинку сидения и не отводила больше взгляд от окна.
Только когда город скрылся за синей в сумерках пеленой снега, я поняла, как давно хотела вот так сбежать домой.
Было уже около восьми, когда я вышла на станции. Давно стемнело, а снегопад поутих. На перроне, под фонарями, падающие снежинки походили на мошкару, что так много было здесь летними вечерами. Наблюдая за их кружевным танцем, я едва не забыла про автобус, который отходил от станции в последний за день рейс. Успела, благо водитель, заметив меня, бегущую и оскальзывающуюся над днем подтаявшем, а ночью подмерзшем снеге, повременил со стартом и снова открыл двери.
— Спасибо, — сдавленно, пытаясь отдышаться, поблагодарила его я.
— Да не за что. Ведь волки съедят, — не улыбнувшись, ответил он.
Через час я стояла перед калиткой родительского дома. Стояла и ждала, что залает пес, но тот молчал, а я не хотела стучать.
Зачем я приехала к ним со своими проблемами? Плакаться, что ли? И это когда отец только отошел от приступа. И почему не подумала об этом раньше… Теперь же не к соседям идти.
Я вздохнула, закрыла глаза и постучала.
Тут же залаял лентяй Джек.
— Иду, — крикнула мама.
Пока она шла до калитки, я твердо решила ничего не говорить отцу. Просто соскучилась, просто сорвалась. А если будет выпытывать — упьюсь тутового вина.
— Аня? Что случилось? — мама, кутаясь в пуховый платок, рассеянно оглядывала меня.
— Паша не привез мое вино, — на полном серьезе ответила я. — Вот и приехала.
Мама часто заморгала, а потом, поджав губы, качнула головой.
— Поругались…
— Расстались, — поправила я.
— Серьезно? За один день? Пф-ф-ф, — мама фыркнула. — Заходи, разберемся. Отцу скажи, что просто соскучилась. И улыбнись. Давай-давай, все живы.
— Да улыбаюсь я!
На крыльцо вышел отец и удивленно уставился на меня.
— Дочь, ты что ли?
— Я.
— Ну… Проходи, милая, проходи. Как раз чай пили.
— А я за вином…
— Ну да… За вином… Проходи, холод не пускай.
— Пап, я…
Стоило мне войти в прихожую, как я тут же очутилась в объятьях отца. И мне огромного труда стоило не разреветься.
Потом мы пили чай с лимонным печеньем, смотрели старую французскую комедию, которую давно успели забыть. Папа — как всегда, молча, мама — с едкими замечаниями. Я свернулась в кресле и изредка машинально улыбалась. Женя не звонил и не писал. И мне было… пусто. Не плохо, нет, потому что я точно знала, что это не конец, осознавала, что ответы впереди и, возможно, я и смогла бы его понять.
Но простить… Измену? Черт, я не могла в это поверить. Для меня такой его поступок казался невозможным, абсурдным, уничтожающим.
— Аня, — мама тронула меня за плечо, и я, вздрогнув, открыла глаза. В гостиной было темно, только с коридора слабо бился свет, теплый и уютный.
— Я уснула?
— Да, отца я тоже отправила спать, хотя он очень хотел с тобой поговорить.
Я спустила ноги на пол и, откинув волосы со лба, уставилась на мохнатые тапочки, притулившиеся у кресла.
Мне бы тоже хотелось побеседовать с папой.
— Ты будешь вино? — спросила мать. — Я достала из погреба.
— Тутовое?
— Конечно.
Она отвернулась и направилась на кухню. Я, протерев глаза и потянувшись, поплелась следом. На кухне у вытяжки был включен свет, и это его оттенки добавляли обстановке тепла и уюта. Мама достала стаканы (домашнее вино у нас пили стаканам) и поставила один передо мной.
— Что скажешь, Нюта?
Я села на стул и, поджав под себя ноги, покачала головой.
— Мам, я, правда, не хочу все это лопатить. Давай, просто посидим.
— Хорошо, — мать плеснула себе вина и села рядом. — Как Паша с Ритой добрались? Без приключений?
Я вздохнула. Нет, так дело не пойдет. Мне нужна была поддержка родителей, но я вряд ли могла бы в ближайшее время сказать отцу, что внуков у него, возможно, не будет.
— Мама… — я обняла стакан ладонями. — Женя сказал, что изменил мне.
— Ох…
— И я… Я поверить не могу, — защипало глаза. Я сморгнула, но по щекам потекли слезы. — Что, после того как я приняла, что он… что мы… Я ведь так боюсь… Боялась…
— Чего, Нюта?
И я рассказала ей обо всем. Шепотом, со всхлипами — про Женю, про лечение, про ЭКО, про его семью и Инну, про Нату и про измены, про чужие слова и "ярмо". Мама, задумчиво щурясь, смотрела на меня и кивала, ничего не говоря, только слушая.
— Зачем он так сделал? Почему? Я же… У нас же все было хорошо. Он сам говорил, что мы готовы… А потом… Зачем?
— А почему ты сама у него это не спросила? — подала мама голос, и я растерянно уставилась на нее.
— Что не спросила?
— Почему он тебе изменил. Или… — мама глотнула вина, выдержав паузу. — Почему так сказал? Ты же убежала, как черт от ладана. Не похоже на тебя.
— Не понимаю, к чему ты клонишь. Мне было плохо. Я не знала, что делать.
— Ой ли, — мама вскинула брови. — Ни концерта, ни угроз. Взяла и удрала. Легко и просто, как будто этого и хотела.
Я нахмурилась. Слезы высохли.
Вот и слова поддержки. Поэтому мы с матерью почти никогда не говорили по душам. Она не умела сочувствовать.
