Двенадцать минут. Чтобы доехать до пункта назначения ему понадобилось двенадцать минут. Двенадцать минут паники и абсолютной боли от ощущения картона с деньгами под сердцем.
С тем же ощущением он спускался в Герлицер-Бангоф. При каждом шаге этот конверт терся о ткань. Он слышал. Ему было довольно, чтобы услышать среди голосов и шума прибывающих поездов. Всего лишь трение о куртку.
Взглядом выхватил несколько человек. Арабы. Здесь это почти всегда арабы или турки.
Еще группа людей – убитого вида, с пивом, прямо на ступеньках. Кто лежит, кто стоит. Сходку наркош он тоже определять умел. Но ему не к этим. Эти конченые, спят на ссаных матрасах и тащат все, что плохо лежит. Среди них кто подохнет – и заметят не сразу. Потому что похрен, кто там валяется. Это последний кордон. Там он уже побывал однажды.
Ванька не сразу сообразил, что к нему обращались. Он все глядел на сходку на лестнице. А когда повернул лицо, то дошло. У него сейчас глаза – конченые. Того, кому надо, видно тоже сразу.
Его видно.
Скрипящим голосом Мирош медленно спросил. Ему быстро ответили – с сильным акцентом, так, что трудно понять, но тут хоть на пальцах – ясно.
Расплачивался он из денег в конверте. Так ведь тоже долги раздают. А здесь – надолго хватит. 0,5 грамма – 20 евро. Мать Полине вручила значительно больше. Полина ему, надо думать, отдала до копейки.
Теперь же пальцы жег фенамин в крошечном шарике, скатанном из целлофана. Еще несколько таких шариков лежали в кармане, вместе с деньгами. Впервые в своей жизни Мирош взял весом. Может быть, и правда, потому что хотел прекратить все разом.
И снова машина. Дорога. Бег от себя нынешнего – к себе прежнему.
Того человека, что для Полины колотил из досок елку и дарил браслет с ракушками, который она сохранила, больше не существует. Он подох на Приморском бульваре пять лет назад.
Пора и этому честь знать. Мудаку, который ее бросил.
Мудаку, который все еще ее любил...
… он очнулся на незнакомой улице несколько часов спустя, продолжая раскатывать в пальцах шарик. Солнце уже садилось, заливая алым светом улицы. Стелилось огнем по домам, отражаясь в окнах. И скользило кровавыми лучами по лобовому стеклу автомобиля. Это солнце было страшным, но совсем не смешным. А ему самому все еще не хватало чаек, которые, безумицы, носились над морем после дождя, пока они с Зориной сидели на пледе, брошенном на мокрый песок у перевернутой вверх дном лодки. Ему не хватало нежных пальцев, выводивших узоры по его коже и зарывавшихся в волосы. И тихого шепота: «… если ты такой же идиот…»
Ничего у них не будет.
Ничего у них не было.
Ничего у них не могло быть.
Обречены они были уже в тот вечер.
Но как же счастливы они были! И как легко срывались с губ обещания – возможно, вместе с поцелуями.
А потом солнце погасло. И в тот вечер. И в этой действительности. И лишь с его уходом он смог заставить себя сунуть шарик обратно в карман и снова потянуться за телефоном.
- Влад, - проскрипел он в трубку, понимая, что голос пропал. Сорвал все-таки, когда орал матери о ненависти? Вроде, не так уж сильно орал…
- Ты где? – судорожно, без приветствия заговорил Фурсов. – Ванька!
- А черт его знает, - негромко рассмеялся Иван. – Записались?
- Наверное, не знаю. Таранич тебя искать отправила. Ванька… ты… ты как?
- Херово. Что бы ты сделал со штукой евро… ну вернее, уже девятьюстами двадцатью… а?
- Что сделал ты? – глухо спросил Влад.
- Восемьдесят сейчас выброшу. Куда остальное девать?
- Черт… Я не понимаю.
- Неважно… Забудь. Я чистый, Фурсов. Как в десятом классе.
- Жаль, что мы давно не там, - буркнул басист. – Твою ж мать, возвращайся! Маринка тебя придушит.
- Как только отыщу дорогу… И избавлюсь от восьмидесяти евро. А каково это – терпеть наркомана в друзьях?
- Давай обойдемся без твоих опытов еще и в этом направлении. Я тебе жучок вживлю, обещаю, - зло хохотнул Влад. – Короче, вызывай демона по имени Окей Гугл и дуй в отель.
- Да, я скоро буду… Влад! – позвал снова Ванька.
- Что?
- Харе Славку динамить.
- Да иди ты!
- Иду, иду.
Мирош отключился.
Звонки. Бесконечные звонки, определяющие будущее, как краткосрочное, так и на перспективу.
От целлофановых шариков с фенамином он отделался, выбросив их в первую попавшуюся урну поблизости. Окей Гуглом воспользовался тоже. И не важно, что, как и днем, на автомате. Сегодня он выстоял. В который уж раз.
Важно другое. Важно, что, поднявшись на свой девятый этаж, он спокойно дотопал не до собственного номера, а немного дальше – до По?линого. И, прислонившись к нему горячим лбом, думал о том, что все же цитрамон и витамины ни черта не помогают. Придется сбить завтра с Таранич таблетку парацетамола. Да и горячий чай совсем не повредит.
Все это, несомненно, очень важно.
Но важнее всего то, что он не знал, что из 924-го номера госпожа Штофель съехала еще днем. И что в это самое мгновение он стоял, ткнувшись в дверь пустой комнаты.
Глава 16
* * *
- Устали? - Иван Мирош мягко улыбался, глядя в полный зал театра Соломеи Крушельницкой[1]. Задорно жмурился и периодически выдыхал в сторону. Виднеющаяся в расстегнутой наполовину рубашке грудь часто вздымалась. Еще бы – после выданных им кульбитов и не так задышишь. Никакого уважения к старинным стенам оперы.
- Ну, давайте выдыхать, - продолжил он и прошелся по сцене. Из того угла, в котором закончил предыдущую песню, до середины, к центру. – В общем, так. Из нового альбома… вы уж потерпи?те, пока не распробуете, да? Поте?рпите?
Зрители загудели. Мирош рассмеялся и обернулся за спину. К Жоре и Рите. Те наблюдали за происходящим с легкой долей ошалелости – два консерваторских воспитанника, игравших по филармониям страны. А здесь стены, вроде, привычные, но публика – не та. Иван подмигнул им и сделал руками знак отставить свои инструменты.
Потом снова оглянулся на зрительный зал. Когда он бывал в запале, как сейчас, выходило весело.
- Регулярно меня просят рассказать что-нибудь о том, почему мы выбираем для концертов те или иные песни, - снова заговорил Мирош. – Ну, хиты – понятно. А из новья – обычно подходим с опаской. Как воспримут, зайдет ли… Честно сказать, эту не собирались, но гулять – так гулять, да?
Зал отозвался разудалым «Да!».
- Отлично! Тогда я предлагаю двойной эксперимент. Играем то, чего не было в планах. Вернее, я играю. В записи эта песня звучит совсем иначе, - Мирош усмехнулся, отошел от микрофона, подхватил акустическую гитару, приготовленную для некоторых номеров. А оказавшись снова у стойки и присев на резво подставленный работниками сцены стул, опять обернулся за спину: - Фурса, не смотри на меня так! – дальше в очередной раз в зал: - Влад всегда нервничает, когда я берусь за гитару. Прямо не знаю, то ли настолько отвратительно справляюсь, то ли он боится, что я у него хлеб отберу.
