И она снова звонко расхохоталась, увидев замаячившую за спиной Коршуна фигурку женщины, обнимающей огромный живот.
Да, Бьянка нашла в себе силы смеяться, несмотря на ужас и боль, настигшие ее с появлением Лукреции.
Это была уже совсем не ее сестра. Бледная оболочка, образ — но не Лукреция. Последние капли жизни покидали ее, глаза сделались почти полностью мутны и неподвижны, движения — суетливы, а на лице застыло покорно-виноватое выражение, так несвойственное отчаянной Лукреции. Единственное, что все еще поддерживало в ней жизнь и магию Воронов, так это беременность. Кто знает, под сколькими солдатами Лукреция побывала, прежде чем ей удалось зачать, и как знать, чей это вообще ребенок — породистого Ворона-офицера или низшего Ворона-солдата, согласившегося воевать за жалование и миску еды, — да только над ее головой, паря в воздухе, поблескивала золотая королевская корона. Не ее, но того, кто в ней. Королевское благословение. Бьянка смотрела на нее с жалостью, но понимала, что ничего уже не исправить и не вернуть, и слезы лить вовсе не время.
«Нужно быть твердой и смелой! — подумала Бьянка. — Я — Высшая из Рода Воронов, и даже если весь свет рассыплется на куски, я должна оставаться ею и уйти, если потребуется, с честью! Не бояться; не бояться!»
Но легко сказать, и очень трудно следовать своим таким нужным и правильным словам, когда враг так опасен и так близко от тебя. Бьянка дрожала от страха, но всеми силами старалась сохранить достоинство.
— Король жив, — яростно выдохнула Бьянка, горящими глазами уставившись в изуродованное лицо Ворона. — Королевство живо! Ты не выиграл в этой войне, и знаешь почему? Потому что боишься Короля — даже ослабленного, даже раздавшего всю магию! Так что слишком жирно будет, если я, Высшая из рода Воронов, стану тебе прислуживать! Достаточно с тебя и услуг трусливой шлюхи, — от этого хлесткого слова Лукреция вздрогнула и втянула голову в плечи, стараясь руками спрятать, скрыть выпирающий живот. — Это твой уровень, Разбитое Рыло. Это твои слуги; но не Высшие.
От ярости у Коршуна задергались изуродованные губы, обломки зубов заскрежетали и руки затряслись, словно его голым задом усадили на раскаленную плиту.
— Грязные, неряшливые птицы без роду и племени, — продолжала Бьянка, издеваясь. Она отступала, а голос ее грохотал меж каменными стенами, усиленный эхом. — Возомнили, что могут сравниться с Воронами в мудрости и величии!
— Ах ты, вырожденческая погань! — прошипел Коршун, как только смог говорить. От ярости, казалось, у него даже язык свело судорогой. Всю любезность с него как рукой сняло и он стал тем, кем и был до того, как напялил маску обаятельного переговорщика — злобным завистником. Бьянка прекрасно знала комплексы Коршунов и нарочно ударила по самому больному, по самолюбию. — Ты думаешь, ты выйдешь отсюда? Ты думаешь, тебя кто-то отпустит с тем, что ты взяла?
По мановению его руки на окна рухнули решетки, и дверной проем за его спиной тоже с лязгом закрылся толстыми стальными прутьями. С затаенной тоской Бьянка увидела, как исчезает в тени ее сестра, точнее, то, что от нее осталось. Прощай, Лукреция. Это была наша последняя встреча. Прощай, прошлое. Прощай, беспечность и девичья мягкость. Все позади. Все должно быть забыто.
Губы Бьянки презрительно изогнулись, на ладони ее, словно струя холодного ручейка, потекла магия, сплетаясь в призрачную косу. Девушка усмехнулась, глядя, как в глазах Коршуна промелькнул страх, и чуть хлестнула по грубому каменному полу, рассекая его в крошку. Ей стало легко, очень легко, словно она сбросила с плеч тяжкий камень, клонящий ее к земле, а в руке стало холодно, будто она держала не магический поток, а стылый лед, к которому липнут пальцы. Барбарох завопил протестующе, поняв, что все то, что он собирал с таким трудом, скатилось в ладонь Бьянке, но поделать уже ничего не мог. Магия пульсировала, оживая и питая Бьянку силой, и та чувствовала, что ее не остановит теперь даже шторм.
— Что, боишься?
Он боялся.
Даже минувшее время не смогло вытравить из его души страх перед оружием, которое нанесло ему мучительную рану.
— Даже если ты убьешь меня, — произнес он, скрывая страх, — тебе некуда будет идти. Твоя сестра явится ко двору и всем расскажет, что ты Двуглавый. И тебя изгонят или убьют свои же. Белая Ворона стае не нужна!
— Но это не повод, — дерзко ответила Бьянка, — предавать.
Свист магической косы слился с грохотом рухнувшей стены, на которую пришелся удар. Коршун увернулся; он не стал драться и не стал пытаться удержать удар — он трусливо пригнулся, закрыв голову руками, и коса пролетела над его скорчившимся телом. Бьянке стало совсем легко, еще миг — и она сможет расправить крылья. Магия еще щедрее хлынула в ее ладонь, девушка вновь раскрутила косу над головой и хлестанула наотмашь по тому месту, где стоял Коршун, разбивая вдребезги пол. От этого удара развалилась стена, посыпались камни, решетка на окне погнулась и с дребезгом вывалилась, а сам Коршун, обернувшись, заметался меж дрожащих стен, вопя и истерично колотя крыльями.
— Куда же ты? Может, еще попробуешь меня удержать?
Бьянка в третий раз размахнулась и тяжело полоснула по разваливающемуся, как карточный домик, каменному полу. Рухнула стена, ворвался холодный ветер, и Бьянка поняла, что еще немного — и замок погребет под своими обломками всех, кто не успеет сбежать. Коршуна, с криками мечущегося меж рушащихся стен; ее, выплескивающую магию; Лукрецию…
От мысли о сестре стало нестерпимо больно, так, что на глаза навернулись слезы, но Бьянка сжала зубы и продолжила хлестать налево и направо, разрубая коршуново гнездо магией.
«Пусть завалит! — думала она. — Пусть уничтожить, убьет! Лучше смерть, чем такой позор!» Крыша провалилась, и над головой у себя Бьянка увидела серое темное небо.
«Последний раз, — с тоской подумала она, обратившись и стремительно взлетев ввысь, — последний раз увидеть двор, наши земли и королевский сад… а затем пойти к Бражнику. На моих руках кровь сестры. Не смогу с этим жить, не смогу…».
Глава 24. Корона для достойного
Бьянка совершенно напрасно терзалась оттого, что убила сестру. Покуда она оплакивала ее, белой стрелой летя в сторону королевства Воронов, Лукреция, совершенно невредимая, взлетела на ветку неподалеку от разрушенного замка.
Коршун, изрядно потрепанный магической бурей, вскоре присоединился к ней. В его птичьих глазах все еще светился страх, от ненависти он встряхивал крыльями, роняя посеченные перья, стараясь придать себе сколь-нибудь уверенный вид, но выходило у него плохо. Издевательские слова Бьянки, отпущенные в его адрес, стыд глодал его душу, да и выглядел Коршун так, как Бьянка и сказала — неряшливой и грязной птицей, падальщиком без роду и без племени.
— Время пришло, — скрежещущим голосом произнес он. Впрочем, за столько много времени, проведенном бок и обок с коршунами, Лукреция научилась понимать их грубую речь. — Нельзя допустить, чтобы эта белая курица поломала все наши планы. Лети к Королеве Анне и предъяви свои права на престол; скажи — Король пал, а вместо него есть законный наследник. Никто из Воронов не посмеет оспорить права на престол у юного Короля.
