…«…война забрала у нас слишком много мужчин».
…Зачем всё это вообще было нужно? Эта бессмысленная война?
Она обошла почти всё, но могилы Анжелики Форстер так и не обнаружила. И это обстоятельство сильно её удивило.
…Но что же тогда с ней произошло? Она же не может быть… жива?
Габриэль сорвала немного цветов и положила их на могилу Джулии Форстер.
— Вы ей родня? — раздалось за её плечом, и от неожиданности она даже вздрогнула, и резко обернулась.
В паре шагов от неё, прислонившись плечом к стволу старого кедра, стоял мужчина, сжимая в руках горскую войлочную шапку.
— Надеюсь, я не сильно вас напугал, — сказал он, запихивая шапку за пазуху.
— Да ничего, я просто… задумалась, — ответила Габриэль, чуть отступив в сторону.
А он, и правда, её напугал…
Сколько ему лет? Может, пятьдесят… Вытянутое лицо, впалые щёки, чуть подкрученные кончики широких усов, а волосы от шапки слежались и закрутились на шее кольцами. Через лоб, висок и щёку проходил длинный шрам, а левый глаз оказался стеклянным — белёсым и неподвижным. Жилет овчиной наружу, и стёганые штаны, как у пастухов, заправлены в высокие сапоги из толстой хорошей кожи. На широком ремне с большой пряжкой — кинжал и большой охотничий нож для разделки туш. Незнакомец курил трубку и с прищуром разглядывал Габриэль.
…Кто он такой? Кто-то из клана Форстеров? Скорее всего. А иначе что ему делать здесь?
На празднике она его не видела, а представляться он не спешил, молча выпуская кольца дыма и щурясь. Она обратила внимание на то, какие большие у этого Бёрда руки, загорелые, покрытые курчавым чёрным волосом.
— Извините, я пойду, — ответила Габриэль, подбирая платье.
— Так значит вы не родня ей, а то странно… все эти цветочки…
Он вынул трубку изо рта и указал в сторону букета на надгробии. На его руке он увидела ещё один длинный шрам, уходящий от запястья вверх к локтю.
— Нет, простите, я… гостья мессира Форстера. А это просто… дань уважения.
— А… то-то я удивился, каким ветром к нам занесло такую красивую южаночку, — он как-то неприятно осклабился, теперь уже откровенно разглядывая Габриэль с ног до головы, и добавил, чуть поклонившись, и будто нарочито церемонно, — меня звать Бёрд. Я тут… из стригалей. Нанимаюсь на лето. А вы значит… хм… гостья? И давно гостите?
В голосе Бёрда слышалась какая-то насмешка, и сердце у Габриэль сжалось. Она была довольно далеко от поместья, и даже если она закричит, её никто не услышит. А этот Бёрд одной рукой может задушить её как котёнка. И как назло куда-то подевался Бруно!
— Простите, я… спешу, — произнесла Габриэль, чувствуя, как от страха, подгибаются ноги, и быстрым шагом направилась к дому, в ушах шумела кровь, не давая расслышать, не идёт ли за ней этот Бёрд.
— А вас как звать? — крикнул он вдогонку.
Но она не стала отвечать и только ускорила шаг. Безотчётный страх окатил её словно ведром ледяной воды.
…Ну где же Бруно?
Пёс догнал её уже почти у оранжереи. Она шла так быстро, что даже запыхалась, и только подойдя к дому, оглянулась. Никто за ней не шёл, но на ум почему-то пришли слова Форстера:
…«Это же Трамантия, здесь такой пылкой южной красавице стоит опасаться… всего».
Она, конечно, слышала от Натана, да и за столом, что в сезон стрижки и сенокоса здесь много наёмных работников, приезжающих на заработки. Но они, в основном, жили и работали где-то далеко от усадьбы Форстеров, в специальных местах, называемых отгонами, и уж точно она не ожидала встретить кого-то из них на кладбище. А во взгляде этого Бёрда ей почудилось что-то очень неприятное и пугающее, от чего даже коленки у неё подгибались при ходьбе.
…Чтоб вы провалились, мессир Форстер! Вот нельзя было прямо сказать, что опасность в том, что ваши работники бродят по усадьбе и пристают к девушкам, а не говорить о пылкости южных красавиц!
Надо сказать Натану — пусть сообщит об этом управляющему.
— Бруно! Вот и какой из тебя защитник? Где ты был? В следующий раз запру тебя в комнате! — отчитала она пса, но тот только повилял хвостом и лизнул ей руку, а Габриэль вздохнула: — Проку от тебя? Только и знаешь, что лезть ко мне в кровать!
Испуг постепенно отступал. Габриэль постояла немного, успокаиваясь, и вскоре этот внезапный страх перед Бёрдом стал казаться ей надуманным. Ну что такого? Этот Бёрд выглядел, конечно, ужасно, да и знакомиться с дамами его, понятное дело, никто не учил. Но он всего лишь стригаль, а он повела себя как-то невежливо. Просто, наверное, всё это от неожиданности.
И подумав ещё немного, она решила не сообщать о том, что видела. А то Натан скажет Форстеру, а тот будет над ней смеяться и называть её трусихой, или скажет: «Я же предупреждал!», или что-то в духе: «Испугались простого стригаля? А он что, должен был вам ручку поцеловать? Мы тут все не привыкли к церемониям!»
Она развернулась и пошла к конюшням проведать Виру. Пока есть время ей нужно потренироваться езде верхом, чтобы, когда вернётся Форстер, и они снова поедут к стадам, она бы держалась в седле как надо, а не падала от усталости ему на руки. А в том, что, вернувшись, Форстер первым делом вспомнит о своих уроках, она была уверена.
Ещё она подумала, что стоит поблагодарить Джиду за тот пузырёк и масло, она ведь не обязана была помогать ей, и сделала это по доброте душевной.
…А Форстер, наверное, надеется встретить её поникшей, смиренной, и хромой на обе ноги…
…Не дождётесь!
И вспомнив, что служанка любит яркие платки, Габриэль решила отдать ей один из своих. Жаль, Кармэле Джида не нравится — они могли бы подружиться… Хотя Кармэле никто здесь не нравится и все её утренние молитвы начинаются со слов: «Пречистая Дева, дай мне сил выдержать ещё один день в этом диком краю». А из всего, что было в Волхарде, Кармэла оценила только сыр, да и то, согласившись с тем, что он лучше южного, с большой натяжкой. Она даже Бруно невзлюбила. Правда, тот норовил прятать её туфли и лизать в нос, подкравшись незаметно, но он тот ещё проказник…
Она встретила по дороге на конюшню Йосту и попросила его оседлать для неё лошадь. Йоста даже растерялся, переспросил, что значит оседлать и что-то промямлил. А когда Габриэль с улыбкой предложила ему помочь и рассказать что значит седлать лошадей, если он не уверен в своих силах, Йоста улыбнулся до ушей, помянул Царицу гор, и перемахнув стриженые кусты падуба, помчался на конюшни так, словно за ним гнались все красноглазые волки этих гор. Габриэль рассмеялась и пошла переодеваться. И страх совсем прошёл.
Кармэлу чуть не хватил удар, и она даже накапала себе сердечных капель, и всё причитала, что ездить вот так одной, в мужском седле, это неприлично, глупо, опасно, неподобающе и если кто узнает…
