Друзья отца, будущий тесть-весельчак со своим вечным прихлебателем лордом Риксом и Боуда со своей камарильей. Пятерка, присутствовавшая на пробуждении тети Эвтерпы, тоже была здесь. И еще несколько человек. Отец времени даром не терял.
Гавар привалился к массивному, обтянутому кожей письменному столу и начал считать. Выходило, что собравшихся было достаточно, чтобы стать необходимым большинством при голосовании.
Отцу требовалось две трети парламента, и он собирался их получить.
Гавар отказался от Лафройга в этот вечер – хотел с ясной головой встретить то, что принесет утро завтрашнего дня, к тому же у него еще оставалось несколько уроков, которые стоило преподать новой наследнице. Ровене? Или Морвенне?
Затем он проснулся – он даже не заметил, как прошло время, – и это был его последний день в статусе свободного человека.
Гвалт в Длинной галерее стоял еще громче, чем вчера. Равные пребывали в приподнятом настроении: обсуждали верховую езду, стрельбу, рыбалку – развлечения, которые ожидали их сразу после того, как они проголосуют за отмену Предложения.
Отец сидел во главе стола, мама – напротив. Он выглядел величественным, она – изысканной.
Джардины – первые среди Равных.
Гавар поцеловал мать в щеку, кивнул отцу и выдвинул стул где-то в центре стола. Так они и просидели за столом целых два часа, пока самый последний из парламентариев не позавтракал и не удалился.
Третьи дебаты должны были проходить в Восточном крыле – одном из двух огромных стеклянных крыльев дома, построенных Кадмусом Парвой Чистое Сердце. Западное было жилым. Бо́льшую его часть Дженнер превратил в оранжерею. Мама любила там читать или вышивать, а Сильюн собрал и установил там несколько телескопов. Восточное использовалось исключительно для общественных мероприятий – главным образом ежегодных дебатов и бала в честь Предложения.
И завтра состоится уникальное событие – свадьба наследника.
Гавару совершенно не хотелось об этом думать. Он вошел в Восточное крыло и с облегчением выдохнул: оно еще не было разукрашено цветами и белыми лентами. Рабы работали в течение нескольких часов, возводя ярусы сидений, чтобы создать подобие сессионного зала в Доме Света. Идея лежала на поверхности – здесь тоже парламент.
Под крышей дома Джардинов.
Зал был практически пустым, когда Гавар вошел и занял место рядом с местом отца – в первом ряду, в центре, напротив кресла канцлера. Величественное резное кресло привозили в Кайнестон ежегодно, но никогда в Эстерби или Грендельшам.
Гавар слышал немало шуток по поводу любимого места Джардинов в Доме Света. Каково же это будет сегодня – сидеть здесь и наблюдать, как отец вновь, как когда-то, воссядет в кресло? У Гавара стало тесно в груди, будто жилет за ночь уменьшился на два размера.
Тем временем Равные входили и занимали свои места. Пришла Боуда, его отнюдь не невеста-скромница, под руку со своим отцом – точно так же он введет ее в зал завтра. Гавар закрыл глаза, стараясь об этом не думать.
Открыл он их, только когда почувствовал, что гул голосов в зале стих. Это Крован проследовал к своему креслу в конце первого яруса. Место наследника рядом с ним было пусто. Слава богу, лорд Крован не имел детей. Вопрос, кто унаследует Элен-Дочис, иногда обсуждался за столом во время обеда. Гавар считал, что замок нужно сжечь дотла. И вовсе не стоит для этого ждать смерти Крована.
Человек явно сумасшедший, и наказания, которые он, по слухам, применял к прóклятым, вызывали отвращение. Те, кто совершил преступление, должны отвечать за это своей жизнью. Пули в затылок вполне достаточно – зачем заставлять человека доживать остаток жизни в невероятных мучениях и унижении. Возможно, когда Гавар займет кресло канцлера, он исправит эту несправедливость.
Но это только в том случае, если отец когда-нибудь уступит ему кресло, которое намерен сегодня снова занять.
После напряженного молчания гул голосов возобновился. Лишь несколько человек, включая Гавара, отметили появление Армерии Треско. Она шла, увлеченно беседуя со своим наследником – Мейлиром.
О, блудный сын вернулся. Вероятно, возжелал одолжить обреченной на поражение матери свой слабый голос. Будто это что-то изменит.
Неизвестно, где Мейлира носило, но на пользу это ему не пошло. Выглядел он уставшим, даже измученным, загар поблек. Гавар искренне надеялся, что завтра не будет сцен с Бодиной – никаких бурных слез и обвинений.
Практически все уже были на своих местах, когда в зал вошел отец, и на мгновение воцарилась тишина. А затем шум возобновился и усилился, эхом отлетая от стеклянных стен и сводчатых потолков, шлейфом тянулся за лордом Джардином. Гавар посмотрел на часы: до начала дебатов оставалось пять минут.
Прошмыгнули в зал опоздавшие и поспешно бросились к своим местам. Старик Хенгист медленно, но держа себя безупречно прямо, направился к дверям из кованой бронзы. Под куполом главного дома зазвонил Рипонский колокол: одиннадцать ударов, от которых задрожала стальная основа Восточного крыла.
После ритуального стука и ответа парламентские наблюдатели во главе со спикером Ребеккой Доусон прошли и расселись на скамейках.
«Им тут нечего ловить, – подумал Гавар. – Снимут с них Молчание, услышат они Предложение, на мгновение удивятся – и их тут же постигнет глубокое разочарование, так как большинством голосов Предложение будет отклонено».
Все сидели на своих местах. Воцарилась тишина. Все ждали канцлера.
Ждали и ждали.
Прошло не менее четверти часа, наконец трубы протрубили, и появился Зелстон. И не было разбитого рыдающего человека, каким он предстал вчера утром. Сейчас это был канцлер – само величие и одухотворенность. После нескольких дождливых дней вдруг выглянуло солнце и пролилось чистым светом через стеклянные панели Восточного крыла, но еще ярче сияло лицо Уинтерборна Зелстона.
Гавар понял, что Зелстона совершенно не интересует происходящее. И он почувствовал тайное порочное удовольствие от мысли, что настроение Зелстона лишает отца схватки и безоговорочной победы.
После вступительного слова канцлера и снятия Молчания третьи дебаты начались. Когда прозвучало приглашение выступить в поддержку Предложения, встал Мейлир Треско. Гавар слушал его и удивлялся, почему он так озабочен людьми, которых никогда и близко не видел.
– Семьи из четырех человек живут в одной комнате, – говорил Треско. – Нет никакого образования, медицинские услуги самого низкого качества, рацион питания скудный, режим шестидневной рабочей недели и тяжелые условия труда. И вся работа выполняется под наблюдением жестоких надзирателей, в любую минуту готовых пустить в ход дубинку.
Если парламент не проголосует за отмену безвозмездной отработки, тогда, по крайней мере, давайте признаем, что они такие же люди, как и мы, и изменим к ним свое отношение. В такой жестокости нет никакой необходимости. Мы, Равные, обладающие силой и властью, должны иметь сострадание.
