Книга Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92

В своей деревенской жизни брат отдавал дань некоторым традиционным помещичьим занятиям. Так, он завел в Волынщине охоту с гончими, а во время моих приездов туда на Пасху мы увлекались поэтической весенней охотой – тягой вальдшнепов и тетеревиным током. Затем он завел недурную конюшню, состоящую из нескольких рысаков и троек, бравших призы на немудреных бегах, устроенных им в Рузе во время своего предводительства. В девяностых же годах брат принимал ближайшее участие в зарождении и деятельности Московского Художественного театра, занявшего столь видное место в тогдашней жизни Москвы и в русском театральном деле вообще. Он состоял и пайщиком этого акционерного предприятия. Там он сошелся и с такими интересными лицами, как Вл. И. Немирович-Данченко, артисты Станиславский, Качалов, Москвин и др., а также встречался с Чеховым, Горьким, Леонидом Андреевым. Привлек его к этому театру наш родственник А.А. Стахович, бывший адъютант великого князя Сергея Александровича в бытность его московским генерал-губернатором. Большой театрал, Стахович впоследствии, уже будучи генералом, выступал в небольших ролях на сцене этого театра. Во время господства в Москве большевиков он, будучи и раньше очень нервным, стал всего опасаться и между прочим боялся, когда Павел Дмитриевич, скрывавшийся тогда от большевиков по разным квартирам, посещал его поздно вечером. После того как пришли реквизировать его квартиру, он так расстроился, что повесился на дверной ручке. Может быть, через семейство Стаховичей, близких к графу Льву Толстому, брат познакомился с ним и его семьей. Изредка он бывал у Толстых в их доме в Хамовническом переулке, а раз как-то зимой ездил в Ясную Поляну для открытия там по поручению Московского общества грамотности народной библиотеки. Существует фотография, как по глубокому снегу гуськом идут Толстой, мой брат и Александра Львовна, все в тулупах и меховых шапках.

Особое место в деятельности брата занимало его участие в пацифистском движении. И странное дело! Увлечение этой идеей явилось у нас обоих одновременно, несмотря на то что мы в продолжение довольно долгого времени перед этим не видались. Так как мы оба получили некоторые аналогичные побуждения извне, то в данном случае это явление можно объяснить случайностью, но зарождение одновременно одинаковых мыслей и желаний еще с детства наблюдалось у нас довольно часто; это будто бывает вообще нередко у близнецов. Неизвестно, действуют ли тут какие-то неисследованные флюиды, или, может быть, у близнецов вместе с внешним сходством бывают иногда и одинаковые нервы или мозг, расположенные к тождественным восприятиям и проявлениям. В начале девяностых годов я прочел нашумевший тогда и переведенный на все языки пацифистский роман баронессы Берты Зутнер «Долой оружие!», который произвел на меня такое впечатление, что я, будучи в Вене, счел нужным познакомиться с жившей там авторшей романа и расспрашивал ее о формах и достижениях пацифистского движения в разных странах. А брат, будучи почти в то же время в Париже, познакомился там с некоторыми сторонниками пацифизма, из которых один, Пуанкаре, посетил его через некоторое время в Москве. Съехавшись, по обыкновению, на Рождество в деревне, мы решили попытаться заложить пацифистское общество в России. Затем в Москве мы образовали инициативную группу, в которую кроме нас двоих вошли еще двое: профессор международного права граф Комаровский и профессор психологии Абрикосов из семьи известных фабрикантов кондитерских изделий. Выработанный устав общества мы представили в Петербург на утверждение. В этом уставе, в отличие от учения некоторых сект и отчасти Льва Толстого, было сказано, что целью общества является лишь пропаганда идей разрешения международных конфликтов мирным способом и соответствующее воздействие на законодателей, а не сопротивление существующим законам и не отказ от исполнения воинской повинности, пока таковая существует. В Петербурге мы встретили сочувственный прием у архиепископа Финляндского Антония, впоследствии митрополита Петербургского, известного широтою своих взглядов. Я надеялся, что он или примкнет к инициативной группе, или хотя бы в одной своей проповеди или статье выскажет свое сочувствие, чтобы духовенство, молящееся о мире всего мира, примкнуло к этому движению. Но он нам объяснил, что при тогдашнем положении русской церкви ничего не может предпринять в этом направлении, пока этого не одобрит Синод и его обер-прокурор, а эти последние должны руководствоваться взглядами на этот предмет правительства. Менее сочувственный прием встретили мы в Министерстве внутренних дел, от которого, собственно, зависело утверждение устава. Приблизительно через полгода мы получили письменное уведомление, что министр внутренних дел признает возбуждение этого вопроса преждевременным. Вскоре после этого император Николай II предложил образовать международный трибунал для рассмотрения и разрешения международных конфликтов, и в Гааге был основан Дворец мира. Таким образом, при бывшем тогда в России авторитарно-бюрократическом строе для подобного дела не было признано нужным допустить содействие общественного мнения, а дело было двинуто сверху посредством правительственного и дипломатического аппарата. Но Гаагский трибунал, по замыслу заслуживающий всякого сочувствия, расцвел пышным, но кратковременным, пустоцветом, и, может быть, именно потому, что оказался преждевременным без достаточной подготовки общественного мнения всех стран. А бедному инициатору его суждено было вести две кровопролитные, неудачные войны, приведшие к гибели и династию, и Россию. Через несколько лет моему брату удалось-таки основать в Москве небольшое Общество мира, не успевшее, однако, развить своей деятельности, так как его пришлось закрыть при возникновении мировой войны. В выпущенном им, как председателем этого общества, по этому поводу воззвании он призывал всех к исполнению своих гражданских повинностей, раз война объявлена, но, писал он, «ничто не может изменить идеологии, являющейся частью духа известного человеческого типа; придет время, когда гуманитарная идея, сила всечеловеческих чувств, стремящихся к солидарности народов, начнет побеждать». Против царившего одно время увлечения милитаризацией детей, посредством организации «отрядов потешных», этой игрой в солдатики, брат напечатал в газете «Утро России» (2 ноября 1910 года) статью, в которой между прочим писал: «Не надо приучать ребенка к убийству человека; пусть уже взрослый исполняет свой тяжелый долг. Некоторые говорят, что это печальная необходимость, что надо приучать детей к борьбе с внешними врагами. Но неужели, чтобы бороться с внутренней смутой, надо играть в потешную казнь, покупать игрушечную виселицу?» Далее он приводит желательный пример организуемых в Канаде юношеских пожарных дружин, воспитывающих в молодежи дисциплину, отвагу и в то же время хорошие чувства. В начале столетия Павел Дмитриевич участвовал и даже председательствовал на мировом пацифистском конгрессе в Стокгольме. К сожалению, у меня не сохранилось текста его выступлений на этом конгрессе. Будучи идеологом пацифистского движения, он, однако, во время и японской, и Великой войны был уполномоченным по отрядам Красного Креста, причем в последнюю состоял во главе санитарного отряда Всероссийского союза городов на Галицийском фронте в армии генерала Радко-Дмитриева. Этот последний незадолго перед тем, как был со многими другими расстрелян большевиками в Пятигорске, рассказывал, как он вместе с моим братом обходил передовые позиции под Тарновом, недалеко от Кракова, обстреливаемые тяжелыми снарядами из дальнобойных германских орудий, называемых «Бертами», и удивлялся, что, когда при звуке летящего снаряда все, даже самые храбрые военные, невольно нагибались, брат стоял на самом виду как ни в чем не бывало. Может быть, здесь не было подвига храбрости, а просто какое-то физическое свойство отсутствия страха. Другие свидетели говорили, что только двое, стоявшие рядом, не нагибались: он и Радко-Дмитриев. Во время борьбы в Москве с большевиками в 1917 году мой брат все время был в обстреливаемом Александровском училище, находящемся около нашего дома, и там всячески поддерживал героев-юнкеров, с оружием в руках погибавших в неравной борьбе. Затем он проделал у генералов Деникина и Врангеля всю Кавказскую и Крымскую кампанию Белого противобольшевистского движения, усиленно работая и словом, и пером, и личным примером поддерживая героическую духом, но слабую числом и материально Добровольческую армию. При новороссийской катастрофе мой брат, будучи уже пожилым человеком, до последней минуты носился по отступающим частям Белой армии и убеждал не складывать оружия и биться до конца, пока наконец один французский офицер не убедил его, ввиду угрожающей опасности, сесть на отходивший катер. Вот что говорится про эти дни в книге В.Х. Даватца и Н.Н. Львова «Русская армия на чужбине»: «Когда слышались разговоры вроде того, что кадетизм несколько испортил свое лицо, вспоминался старый князь в отрепанной одежде, на дырявом диване, в тесной промерзлой каморке, где-то в закоулках Новороссийска. Норд-ост врывался ураганом в каменную яму, куда были брошены люди. Сыпной тиф вырывал то одного, то другого из близких людей. Разнузданные солдаты, посланные отогнать зеленых в горы, перебили своих офицеров и ушли в горы. На вокзале площадная ругань и драки между пьяными офицерами. А старый князь все с тем же упорством настаивает, что нужно идти в Крым и биться до конца».

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92