Но мнимые слепые, как и мнимые калеки, наводняли крупные города, надоедая на перекрестках и у церквей прохожим и прихожанам своими жалобами, своими мольбами и иногда даже оскорблениями. В произведении начала XVII века, посвященном королю Филиппу III, «Трактате о защите, которую надлежит оказывать истинно бедным, и о борьбе с притворщиками», приводятся данные о ста пятидесяти тысячах человек, которые живут в Испании на подаяние, и большая часть из них — притворщики. В этом произведении перечисляются некоторые «трюки», используемые мнимыми калеками и больными, чтобы «ампутировать» себе руку, обезобразить шрамами свое тело или придать трупный оттенок цвету своего лица, а также рассказывается история про одного бедняка, который разыгрывал умирающего на улице в Мадриде: пока он агонизировал, его приятели вложили ему в руки свечу и устроили сбор пожертвований на похороны; проходивший мимо доктор остановился, чтобы пощупать пульс больного, но тот мгновенно вскочил и убежал со всех ног…
К мнимым слепым — продавцам спасительных молитв — близки пилигримы, которые шли или делали вид, что идут в Сантьяго-де-Компостела, взывая к милосердию жителей городов и деревень, через которые проходили. Многие прибывали из Франции, Германии и других стран, но среди них было много и испанцев: между двумя периодами службы в армии Эстебанильо Гонсалес сделался странником, «чтобы в любой момент можно было поесть, а не поститься каждый день». Он присоединился к французу и генуэзцу, которые были такими же, как он, любителями побездельничать: «Наполнив доверху свои фляги, мы начали свое паломничество с таким рвением, что даже в дни, когда проходили больше всего, мы не проделывали и двух лье, чтобы не превращать в работу то, что мы принимали за развлечение. По пути мы опустошали уединенные виноградники, ловили попадавшихся нам кур и, весело подшучивая, покидали город с карманами, полными денег от полученной милостыни…»
Ступенью выше тех, кто жил за счет нищенства, находились picaros, владевшие каким-нибудь ремеслом, позволявшим им избежать бродяжничества, считавшегося преступлением, но в основном занимавшиеся хищениями и воровством: таковы были pinches de cocina (подсобные работники на кухне), которые всегда умудрялись поесть до отвала, да еще и накормить своих дружков за счет кухни, где служили, и esportilleros (носильщики или курьеры), которые нанимались доставить домой частным лицам товары и различные продукты и пользовались этим, чтобы спрятать под одеждой кое-что из доставляемого. На одной ступени с ними располагались бродячие торговцы (buhonero). Этим ремеслом некоторое время занимался Эстебанильо, после того как его «разжаловали», по его словам, из паломников, и он поместил свой капитал в покупку ножей, четок, гребней, иголок и других дешевых товаров, которые продавал на улицах Севильи — этап, обязательный для каждого, кто вел плутовскую жизнь.
Любовь к азартным играм, имевшая губительные последствия для представителей всех классов общества, была гарантированным заработком для тех, кто умел ею пользоваться. Существовали официальные игорные дома (обычно ими управляли бывшие солдаты-инвалиды, которым этот доход заменял пенсию), но гораздо больше было притонов (garitos), где собирались игроки-профессионалы (tahures), обыгрывавшие слишком доверчивых посетителей; иногда они объединялись в команды, в которых каждый член имел свою специализацию: были среди них, по словам Кеведо, подделыватели (fullero), которые должны были подготовить несколько колод крапленых карт на случай, если одна из них будет обнаружена; жулики, отвечавшие за исчезновение этих колод в конце партии, чтобы профаны не обнаружили трюк; наконец, зазывалы, в обязанности которых входило привлечение в притон слишком доверчивых или слишком уверенных в себе игроков.
На вершине плутовской иерархии, доминируя над толпой тех, кто должен был как-то вертеться, чтобы выжить, используя добрые чувства, доверчивость или оплошность других людей, находились те, кто представлял собой действительно «опасный элемент» — здесь бок о бок сосуществовали профессиональные воры и убийцы. Среди них было много различных специалистов — Карлос Гарсиа, современник Филиппа IV, различал среди воров не менее двенадцати разновидностей, в том числе воры, срезавшие кошельки, capeadores (специализировавшиеся на кражах плащей по ночам), salteadores (бандиты с большой дороги), «юнги» (grumetes), прозванные так за их ловкость при лазании по веревочным лестницам, которые служили для ограбления домов, «апостолы», которые, как святой Петр, всегда имели с собой большие связки ключей, «сатиры», воровавшие скот в полях, и даже «благочестивцы», занимавшиеся взламыванием кружек для пожертвований в церквах и умыканием дорогих убранств со статуй святых.
Аристократической прослойкой преступного мира были «молодцы» (valentones) и «убийцы» (matones), которые носили костюмы, напоминавшие одежду солдат (многие из них когда-то ими и были): шляпа с широкими полями, иногда украшенная пером, камзол из буйволовой кожи (под которым часто была надета кольчуга), длинная шпага на поясе. Они работали «на себя» или оказывали услуги тем, кто хотел избавиться от неугодного человека, пользуясь при этом специально спровоцированной дракой или совершая самое обычное убийство. Восхищение, которое вызывала их храбрость, окружало их уважением, зачастую сохранявшимся и после их смерти, если совершенные ими злодеяния приводили их на виселицу и если они до последнего вздоха не теряли мужества, которое они проявляли в течение всей жизни. Перес Васкес де Эскамильо и Алонсо Альварес де Сория, знаменитые бандиты, повешенные в Севилье в XVI веке, запомнились потомкам тем, с каким мужеством и презрением к смерти они шли на казнь; воспоминание о них встречается в произведениях Лопе де Вега; Кеведо, упоминавший Эскамильо в своем «Воре» (Buscon), вероятно, вдохновлялся именно этим «примерным» поведением в эпизоде, когда палач рассказывает Паблосу из Сеговии о последних минутах жизни его отца:
«Твой отец встретил свою смерть более недели назад мужественно, как никто другой. Я говорю это как человек, который его казнил. Он без посторонней помощи взобрался на осла, который повез его к месту казни, и каждый при виде выражения его лица, как и при виде креста, который несли впереди него, счел бы его достойным виселицы. Он ехал с беззаботным видом, заглядывая в окна и любезно приветствуя тех, кто выходил из лавок, чтобы посмотреть на него. Пару раз он пригладил усы. Он предложил исповедникам отдохнуть, похвалив их за сказанные добрые слова.
Подойдя к виселице, он ступил на лестницу и поднялся, ни медленно, ни быстро, и увидев, что одна ступенька сломана, обернулся к судьям, сказав им, что нужно ее починить для других, потому что не все так смелы и решительны, как он. Невозможно передать, какое благоприятное впечатление он произвел на присутствовавших. Наверху он сел, сбросил вниз всю лишнюю одежду, которая на нем была, взял петлю и натянул ее себе прямо на адамово яблоко. Затем, увидев, что к нему спешит брат-театинец, чтобы прочитать проповедь, он сказал ему: „Отец мой, я избавляю вас от проповеди, прочитайте ‘Credo’ и покончим с этим побыстрее…“ Он повис, не скрестив ног, не сделав ни одного движения, сохранил такое спокойствие, которое вряд ли еще можно увидеть».
