Книга Грешники - Алексей Чурбанов

Валентин Шажков уж и не помнил, когда в последний раз был в милиции. Наверное, лет пять тому назад, когда он, возвращаясь подшофе после встречи с другом Фелинским, был остановлен на входе в метро «Площадь Восстания» (причем при задержании Валя машинально дёрнулся, поцарапав палец сержанту) и препровождён в обезьянник, где провёл несколько часов в компании двух алкашей. У Шажкова не было в правилах предлагать деньги без особой надобности, но в тот раз надобность как раз была, только вот денег не было. Валя честно сообщил об этом сержанту, извинившись попутно за поцарапанный милицейский палец. Сержант с задумчивым видом ушёл в дежурку советоваться с напарником. В результате Шажкова продержали до полуночи, лениво попугивая вытрезвителем, потом отпустили, протрезвевшего уже самостоятельно, оформив предупреждение. Валентин не чувствовал ни злости, ни обиды на этих парней (в конце концов, он и впрямь был навеселе), и они это видели, может быть, потому и отпустили.

Вообще Шажков, как, наверное, любой обычный российский гражданин, относился к милиции с осторожностью и по возможности старался с ней не пересекаться. Но не настолько, чтобы терять разум и ожидать подвоха от каждого парня в милицейской форме. Эти парни чаще вызывали сочувствие, чем страх.

Поэтому Шажков с болью смотрел, как молниями пронзает ненависть, смешанная со страхом, пространство московских или питерских улиц, когда горстка неглупых и не трусливых, в общем-то, людей, именующих себя «несогласными» или ещё кем-то в этом роде, собирается на очередной под кривым предлогом запрещённый властями митинг и получает по лихим головам и согнутым в защитном движении спинам дубинками от деревенских парней, наряженных в маски и одетых в чёрную униформу ОМОНа. Иногда Валентину приходило в голову, что это — обычная (забытая, но живучая) классовая ненависть, перемешанная со страхом, настоянным на нехорошей исторической памяти и вопиющем невежестве и той и другой стороны в отношении друг друга. При этом с обеих сторон — от руководства ли или от духовных вождей — виделась какая-то скрытая усмешка, указывающая на наличие игры, правила которой известны только её участникам, но в которую обе стороны старались втянуть через радио, телевидение, прессу множество людей, тут же деля их на своих и чужих. Шажкову претило участие в деятельности, ведущей, как он полагал, к разжиганию взаимной ненависти и страха.

А ведь он с юности сочувствовал диссидентам, завидуя их внутренней свободе, упрямству и смелости. Прощал зашоренность и отсутствие интереса к людям не их круга. По закваске диссиденты были для Вали людьми герценовской формации, унаследовавшими и романтизм, и разочарование, и ненависть той эпохи. В молодости он сам активно участвовал в крамольных политических дискуссиях, а потом в уличных акциях, митингах и пикетах. Не занимайся Валя музыкой, он вполне мог по молодости сделаться уличным политиком. Повзрослев, Валентин стал пытаться ставить себя на место других, и с удивлением (да и не без досады) обнаружил, что он может представить себя как на месте борца-диссидента, с бесстрашным презрением идущего под удары резиновых дубинок, так и на месте парня в маске, получившего приказ «пресечь беспорядки» и не имеющего возможности поступать по собственному усмотрению. В этой компромиссной позиции была своя логика и даже своя сила, но она не давала ответа на вопрос, как избежать столь чуждой и противной Шажкову ненависти между гражданами одной страны.

Районное ОВД размещалось в отдельно стоящем двухэтажном здании, снаружи покрашенном в весёленький розовый цвет. Внутри оно было поделено на две неравные части, которые Шажков условно обозвал про себя «хозяйская часть» и «службы». «Хозяйская часть» была отремонтирована по доперестроечным стандартам — немодно, но аккуратно. Может быть, только перегружена фанерой, которая должна была напоминать столь популярные раньше в присутственных местах деревянные панели на стенах до пояса, отстроченные трогательными лакированными реечками. Кабинет № 105, куда пригласили Валентина, находился в «хозяйской части», однако сначала Валя повернул было направо, за дежурку и как будто окунулся в детективные сериалы 90-х, где в декорациях несвежих стен, сломанных стульев и прожженных сигаретами столов по протоптанному до бетона линолеуму ходили в разномастной одежде курить на лестницу простые российские парни-опера. С лестницы тянуло холодом и кислым запахом размокших окурков.

Валентина быстро развернули обратно в «хозяйскую» половину, и вскоре он оказался в небольшом светлом кабинете с двумя сдвинутыми столами, за одним из которых сидел молодой человек в штатском, рыжеволосый, белокожий, с россыпью веснушек вокруг носа, и, насвистывая, быстро набирал на компьютере текст, вглядываясь в экран пузатого монитора. Через секунду открылась дверь, и в кабинет вошёл лейтенант, постарше и поплотнее штатского, темноволосый с внимательными, несмеющимися глазами. Он указал Шашжову на стул, а сам отошёл к окну и первый прервал молчание.

— Старший оперуполномоченный лейтенант Бородюк, а вы, стало быть, Шажков?..

— Валентин Иванович.

— Хорошо, Валентин Иванович, давайте не будем терять время. Вы знаете, зачем вас пригласили?

— Думаю, да.

— Тогда садитесь вот здесь и напишите, что с вами произошло в зелёной зоне вечером девятого марта.

— Разрешите я дам устные свидетельские показания? Мне ещё больно напрягать глаза.

— Вас не как свидетеля пригласили, а как потерпевшего. Или вас не били?

— Ударили два раза.

— Ну вот. И на лице у вас это нарисовано. Вы прошли медицинское освидетельствование?

— В больнице справку получил.

— Давайте.

Валентин передал бумагу. Лейтенант заглянул в справку, потом бросил взгляд на Валю и отвернулся к окну. «А на щеках царапины, вроде, свежие?» — не поворачиваясь, спросил он.

— Я вчера попал в аварию, — чуть запнувшись, объяснил Шажков.

Обдумывая, как себя вести в милиции, Валентин решил просто: не врать и не крутить. Скрывать ему было нечего, а если посотрудничать, то была хоть и небольшая, но вероятность того, что «врагов» (Валентин по-прежнему именно этим словом про себя именовал тех отморозков) найдут и накажут. В общем, интерес у него с этими двумя операми (или следователями, как их там) был общий.

— Выехал на своём автомобиле и перевернулся, — в ответ на недоумённые взгляды объяснил он, — никто не пострадал, кроме автомобиля, естественно.

— Что это с вами, Валентин Иванович? — с нарочито сочувственной интонацией протянул лейтенант Бородюк, видимо, обдумывая неожиданную информацию, — ГАИ-то хоть вызвали?

— Да. Я не в форме ещё по здоровью. Не надо было выезжать.

— Ну ладно, если потребуется, мы к этому вернёмся. Рассказывайте пока по нашему делу, только подробно, ничего не опуская.

Шажков рассказал. Его спросили, смог бы он опознать преступников. Волчье лицо главного Валя запомнил хорошо. Остальных — так себе. Удовлетворённо кивая, тот, что в штатском, добил протокол, распечатал его и дал Валентину ознакомиться и подписать. Порадовавшись технической оснащенности современной милиции, Шажков быстро прочитал полторы страницы плохо отформатированного текста и, убедившись, что всё изложено в целом правильно (хоть и упрощённо), подписал каждый листок. На этом первое общение с органами внутренних дел закончилось. Выйдя на улицу, Валя на мгновение замер, несколько раз глубоко вдохнул влажный весенний воздух, как будто хотел напиться им, и быстрым шагом пошёл вдоль розового здания, направляясь к проспекту, чтобы сесть в маршрутку, доехать до метро, а потом уже на метро добираться до больницы.