– Нам надо идти, – шепчу я. – Пока Томас мне в торец не съездил.
Анна улыбается. Темная богиня ушла, спряталась обратно под кожу. Она просто Анна, которая с любопытством смотрит на меня, одетая в простое белое платье.
– Что теперь будет? – спрашивает она.
– Что-то лучшее, – отвечаю я и беру ее за руку.
Она такая красивая здесь. Глаза искрятся, и волосы у нее на солнце из черных становятся блестящими, шоколадно-коричневыми.
– Как мы попадем обратно? – спрашивает она.
Я не отвечаю. Вместо этого я во все глаза таращусь поверх ее плеча на меняющийся пейзаж. Я не знаю, сумею ли вспомнить, каково было наблюдать за актом творения. Может, все это потускнеет, как сон после пробуждения.
Мир у нее за спиной встает из тумана, только никакого тумана не было. Он проступает вокруг, сверху, снизу нас, словно пролитая на мокрую бумагу акварель. Солнечные лучи поливают светом нестриженую зеленую траву, траву, в которую я готов упасть и проспать несколько часов. А то и дней. Вдалеке виднеется лес, а на краю его – дом, Аннин дом, белый, прямой и совершенно целый. При ее жизни он никогда так не выглядел. Он вообще никогда таким не был – таким ярким и открытым солнцу. Даже когда его только что построили.
– Кас? Это Томас? Нам надо торопиться? – она заглядывает мне в глаза и пытается проследить взгляд.
Хватаю ее за обе руки.
– Нет, – говорю, – не смотри.
Она и не смотрит. Глаза у нее округляются, и она слушает, доверяя мне, боясь того, что может увидеть, если обернется. Но я не могу спрятать ощущение ветерка, продувающего нашу одежду. Не могу заглушить теплые звуки – пение птиц и жужжание насекомых в цветах возле дома. И она оборачивается. Волосы рассыпаются у нее по плечам, и я жду, что вот-вот ее пальцы отпустят мои. Это ее место. Ее та сторона. Порожденные обеатом уродства исчезли. Ее место здесь.
– Нет.
– Что?
– Мое место не здесь. – Она стискивает мои ладони крепче, чем прежде. – Давай возвращаться.
Улыбаюсь. Она преодолела смерть, чтобы позвать меня. Я прошел сквозь ад, чтобы ее найти.
– Анна!
Мы оба оборачиваемся на звук моего голоса. В открытой двери дома виднеется силуэт.
– Кас? – неуверенно спрашивает она, и фигура выходит на свет.
Это невозможно, но это совершеннейший я. Анна улыбается и тянет меня за руки. С губ ее срывается смешок.
– Пойдем, – зовет он. – По-моему, ты хотела прогуляться.
Она колеблется. Полуобернувшись, она смотрит на меня, настоящего меня, и в растерянности крепко зажмуривается.
– Идем, – говорит она. – Это место лжет. На миг я… на миг я забыла, где мы находимся. Забыла, что ты здесь. – Она снова оглядывается на дом, и когда она говорит, голос у нее далекий, она уже почти там. – На миг мне показалось, что я дома.
– Пойдем, – снова зовет другой я. – До того как нам пора будет на встречу с Томасом и Кармель.
Оглядываюсь через плечо. Освещенный свечами зал на месте. Вижу Томаса, он стоит на коленях и отчаянно делает что-то руками. Времени у меня немного. Но все происходит слишком быстро.
Если я отпущу Аннины руки, она меня забудет. Забудет все, кроме того, что лежит на той стороне поля. Всего прежнего не станет. Ни убийства, ни проклятия. Она вечно будет жить той жизнью, которой и должна была. Той, которая могла бы быть нашей общей, будь все по-другому. Это место лжет. Но это ложь во спасение.
– Анна, – говорю я. Она снова поворачивается ко мне, но глаза у нее расширены и полны противоречий. Улыбаюсь и отпускаю одну руку, чтобы провести пальцами по ее волосам. – Мне надо идти.
– Что? – переспрашивает она.
Я не отвечаю. Вместо этого я целую ее, один раз, и стараюсь сказать ей этим единственным поцелуем все, о чем она забудет, как только отвернется. Я говорю ей, что люблю ее. Говорю, что буду скучать по ней. А затем я ее отпускаю.
Глава 30
Звон, будто что-то разбивается, грохаюсь обо что-то – и все это без движения. Приоткрываю глаза и вижу зал, заполненный свечами и красными рясами. Тело не чувствует почти ничего, кроме конкретной боли. Томас, Гидеон и Кармель немедленно бросаются ко мне. Голоса их звучат как далекое кваканье. Кто-то давит мне на живот. Остальные члены ордена стоят вокруг с бестолковыми лицами, но когда Гидеон рявкает, несколько красных пятен начинают суетиться. По крайней мере кто-то из них убегает что-то делать. Таращусь в потолок – он слишком высокий, его не видно, но я знаю, что он есть. Мне не надо оглядываться, чтобы понять – я вернулся один.
Ситуация что-то смутно напоминает. Я лежу в постели с воткнутой в руку капельницей и швами на брюхе, как внутренними, так и внешними. Под спину заткнуты четыре-пять подушек, а на тумбочке поднос с нетронутой едой. Хотя бы зеленого желе не видать.
Говорят, я провалялся в коме неделю и большую часть этого времени жизнь моя висела на волоске. Кармель ворчит, что я выбрал лимит переливаний крови и что мне невероятно повезло, что у ордена в подвалах оказалось полностью оснащенное реанимационное отделение. Проснувшись, я удивился, увидев рядом с кроватью изможденное лицо в обрамлении рыже-седых волос. Гидеон привез маму в Глазго.
Стук в дверь. Входят Томас с Кармель и мама. Мама тут же указывает на поднос с едой.
– Тебе надо поесть, – говорит она.
– Я желудок берегу, – возражаю я. – В нем только что нож торчал.
Не смешно, говорит мне ее прищур. Хорошо, мам. Беру миску яблочного пюре и отхлебываю, только чтобы заставить ее улыбнуться, и она улыбается, пусть и неохотно.
– Итак, мы решили, что все останемся здесь, пока ты не оправишься достаточно для путешествия, – говорит Кармель, усаживаясь в ногах кровати. – Обратно полетим вместе, как раз к началу учебного года.
– Гоп-ля-ля, Кармель, – говорит Томас, вертя в воздухе пальцем, и многозначительно смотрит на меня. – Ее так прет считаться старшеклассницей. Можно подумать, она и так уже не правит всей школой. Лично я не тороплюсь. Может, мы успеем еще разок прогуляться по Лесу Самоубийц по пути домой, чисто поржать.
– Обхохочешься, – язвит Кармель и толкает его.
Снова стук в дверь. Входит Гидеон, руки в карманах, и садится на стул. Я замечаю, как они с мамой натянуто переглядываются. Не уверен, станет ли для них когда-нибудь все по-старому. Но я всеми силами постараюсь объяснить, что Гидеон не виноват.
– Я постоянно на телефоне с Колином Бёрком, – сообщает нам Гидеон. – Джестин явно идет на поправку. Она уже на ногах.
Джестин не умерла. Раны, нанесенные ей обеатом, оказались не смертельнее моих. И вернулась она раньше, поэтому не потеряла столько крови. Она явно была осторожнее в выборе места для раны, потому у нее и внешних повреждений оказалось меньше, чем у меня. Может, когда-нибудь я выжму из нее все ее секреты. А может, и нет. Жизнь куда интереснее, когда в ней остаются серые зоны.
