Столько же стоил двойной дукат, чеканившийся в Испании и Фландрии и имевший широкое хождение в Европе. Соответственно, в обращении были дукаты и полудукаты. Дублон, то есть двойной эскудо, был золотой монетой весом 6,77 грамма и стоил 32 реала. В Испании дублоны чеканились с 1497 года; они имели хождение также в Мексике, Перу и Новой Гренаде.
Французские землепашцы и чернорабочие, отправлявшиеся на Антильские острова работать по найму, получали по договору 300 фунтов табака и сахара и полсотни ливров (десять пиастров) за три года службы; ткачи и канатчики зарабатывали такую же сумму в месяц; корабельному плотнику причиталось 680 ливров (136 пиастров) за два года работы, тогда как обычному плотнику — 260 ливров (52 пиастра). На такие деньги они влачили полуголодное существование, работая не покладая рук Пираты же могли себе позволить платить по четыре реала за бутылку водки[78] (столько же стоила корова). Часть своей доли добычи пираты получали в виде драгоценностей, в которых ничего не понимали, и товарами, которые тоже сбывали за бесценок Дорогие вещи ставили на кон, проигрывая целое состояние, и вскоре человек, который в Европе был бы сказочно богат, оказывался без гроша и бывал вынужден одалживаться у товарищей.
«У пиратов был кредит и среди трактирщиков, — дополняет Эксквемелин. — Но на Ямайке кредиторам верить нельзя: ведь за долги они могут запросто тебя продать, и я сам тому не раз был свидетелем. У одного пирата сперва было три тысячи реалов, а не прошло и трех месяцев, как его самого продали за долги, и как раз тому, в чьем доме он промотал большую часть своих денег».
Флибустьер по имени Дрейф вошел в историю как самый необузданный игрок Карибского моря. Вернувшись из похода с пятью сотнями реалов, он не только спустил их за полночи игры, но еще и залез в долги. Подрядившись на новый поход, он сумел расплатиться с долгами и выиграл 1200 реалов, с которыми решил вернуться в Европу. Однако на Барбуде, откуда суда уходили в Англию, он снова ввязался в игру За ночь он выиграл в кости у еврея-купца 12 300 реалов, партию сахара, мельницу и 20 рабов. Но за следующий день разоренный купец не только отыграл потерянное, но и лишил Дрейфа его 1200 реалов и трости с золотым набалдашником. Купец, однако, сжалился над незадачливым партнером и на свои деньги отослал Дрейфа на Тортугу, куда тот вернулся как раз вовремя, чтобы успеть завербоваться в команду Олоне, отправлявшуюся в Маракайбо. Как и все участники похода, он возвратился из него с туго набитыми карманами. По счастью, в порту его встретил губернатор д'Ожерон и выдал ему вексель для предъявления во французский банк на всю сумму, составлявшую его долю. Не имея возможности снова спустить деньги, Дрейф вернулся в родной Дьеп, где спокойно прожил много лет, не проявляя более склонности к азартным играм. Однако он затосковал по Карибскому морю, решил вернуться — и погиб в бою с испанцами, только-только выйдя из Ла-Манша.
В столице Ямайки Порт-Ройале, «самом нечестивом городе мира», в конце XVII века насчитывалось восемь тысяч жителей, из них 1500 пиратов, 1600 мужчин мирных профессий, 1400 женщин, около тысячи детей и 2500 рабов.[79] По свидетельству современников, дома там были «столь дорогими, словно стояли на хороших торговых улицах Лондона»; некоторые офицеры и плантаторы ели на серебре, а лошадей подковывали серебряными подковами. В городе имелись оружейная мастерская, ювелирные лавки, где изготавливали изделия из золота и слоновой кости, верфи и аптека, однако почти всё население было занято в «сфере услуг»: практически в каждом доме была своя таверна. Только в течение июля 1662 года было выдано более сорока лицензий на открытие питейных заведений. Чаще всего так называлась комната на первом этаже с парой столов и несколькими стульями. Хозяин таверны вывешивал вывеску — «Три браги», «Зеленый дракон», «Рука короля», «Кот и скрипка», «Синий якорь» или просто «У Джорджа» — и начинал торговлю спиртным. Выпить можно было и на постоялых дворах, где сдавались комнаты под жилье: они подразделялись на «чистые» (в них селились приезжие плантаторы, чиновники и морские офицеры) и «черные» (там находили приют моряки, рыбаки и пираты). По такому же принципу различались помещения, где угощали выпивкой.
В восьмидесятые годы XVII века большой славой пользовалась таверна, которую держали Шарль Барре и его жена Мари. Барре — протестант, принадлежавший к купеческой семье из Нормандии, — был вынужден эмигрировать в Англию, где поступил на службу к государственному секретарю графу Арлингтону. В 1б74 году он отправился вместе с женой на Ямайку в качестве секретаря вице-губернатора. Исполняя свои обязанности, он составил два письма, приглашавшие на Ямайку английских флибустьеров — держателей французских каперских патентов. Ему доводилось иметь дело и с губернатором Сан-Доминго господином де Кюсси, который вел на Ямайке переговоры о выдаче каперских патентов англичанам. Летом 1676 года Барре побывал на Кюрасао, чтобы помочь капитану Спрингеру сбыть товар, захваченный у испанцев. В конце концов он заделался виноторговцем и привечал в своей таверне флибустьеров, которые держали его за своего.
Город был разрушен землетрясением 7 июня 1692 года и ушел под воду. Позже океан отступил, но люди на старое место не вернулись, а построили новый город неподалеку. Во время раскопок старой пиратской столицы было обнаружено множество медных ковшей, оловянной посуды, шесть тысяч глиняных трубок, табачные листья, закупоренные бутылки с ромом, вином и бренди и медный аппарат для перегонки рома. Надо полагать, трактирщики поили своих клиентов и постояльцев ромом собственного изготовления. Самогон производили в антисанитарных условиях, что приводило к частым отравлениям и повальному заболеванию дизентерией, однако болезни списывали на грязную воду а ром продолжали пить. «Первое время я интересовался, почему в городе такая высокая смертность, — писал губернатор Томас Модифорд. — Когда же я узнал, сколько здесь пьют спиртного, я был удивлен, что здесь вообще еще есть живые люди». Знаменитый своей жестокостью пират Рок Бразильянец ходил по улицам с бочонком вина и отрубал руки тем, кто отказывался с ним выпить.
Складывается впечатление, что проспиртованные пираты пытались делать «бормотуху» практически из всего, старательно перенимая в этом плане опыт местного населения. «Индейцы готовят различные напитки, довольно приятные на вкус, — пишет Эксквемелин, — чаще всего они пьют ахиок; его готовят из определенного сорта семян пальмового дерева, замачивая их в теплой воде и оставляя ненадолго, затем сок процеживают и пьют. На вкус он очень приятный и весьма питательный. Индейцы делают напитки и из бананов: когда плоды созревают, их кладут в горячую золу и, как только бананы нагреются, переносят в сосуд с водой, а затем мнут руками, пока масса не станет мягкой, как тесто, после чего это месиво едят, а отцеженный сок пьют. Из бананов делают вино, которое по крепости не уступит испанскому. Спелые плоды замешивают с холодной водой в больших сосудах, основательно перемешанную массу оставляют дней на восемь; масса эта бродит, затем сок, который она испускает, действует как крепкое испанское вино. Индейцы угощают этим вином друзей и гостей. Они делают и другое вино, более вкусное и приятное. Готовят его следующим образом: берут ананасы, поджаривают и месят так же, как мякоть бананов, и в эту смесь вливают дикий мед и выдерживают ее до тех пор, пока жидкость не примет цвет испанского вина и не станет очень вкусной. Напитки — это лучшее, что есть у индейцев, поскольку готовить пищу они не умеют».
