– Я все поняла в первый раз… – сказала Эдит, с трудом дыша.
Опершись на лопату как на костыль, она посмотрела на труп Люсиль Шарп, которая когда-то была маленькой, невинной крошкой, лежавшей на руках у своей матери. А потом нетвердо стоявшей на ногах малышкой, которой было необходимо, чтобы ее холили, лелеяли и любили.
А может быть, Люсиль сразу же родилась «с пороками», так же как и ее собственный несчастный ребенок? Ребенок Томаса?
Лицо Эдит внезапно осветилось мерцающим, теплым светом. Призрак Томаса приблизился, наполненный золотым свечением, в отличие от темного и безумного существа, лежащего в грязи.
Он улыбнулся Эдит; действительно улыбнулся – она вспомнила огонь в его глазах, когда они танцевали вальс Шопена; блики свечи на его лице в их скромном новобрачном убежище на почтовом дворе – Нужда заставила его перейти на сторону Тьмы, но Любовь вернула его к Свету. Она дала ему искупление грехов.
Уронив лопату, Эдит распахнула руки, чтобы в последний раз обнять его, но прозрачная фигура исчезла в дымке… В сиянии белого света.
Глава тридцать вторая
Я ее убила.
Эдит посмотрела на изуродованное тело Люсиль Шарп и на то, как темная кровь, вытекающая из ее головы, окрашивает розоватый снег. Она искала у себя в душе сожаление или угрызения совести, но не нашла ничего, кроме невероятной радости. Люсиль без колебаний убила бы ее и продолжала бы убивать других, если бы Эдит ее не остановила.
Снежинка за снежинкой снег медленно падал на затылок Люсиль, и, коснувшись его, каждый кристаллик снега немедленно намокал кровью и начинал сверкать, как рубины. У кого-то эта ужасная сцена могла вызвать восхищение.
Постепенно уровень адреналина в крови снижался, и Эдит стала бить мелкая дрожь.
Она с трудом добралась до входа в тоннель и крикнула:
– Алан?!
Эхо прокатилось по тоннелю, но никакого ответа не последовало.
Все у нее внутри похолодело. Он должен быть жив. Обязан. После всего этого, после проявленной им невероятной смелости, после его жертвы… После того, как любил ее всю свою жизнь… Он не имеет права умирать.
– Алан?
И опять тишина.
А потом из самой глубины глиняного штрека донеслось ее имя, и Эдит издала звук, похожий одновременно и на смех и на рыдание.
– Алан!
Она стала спускаться вдоль рельсов внутрь шахты, но все ее тело восстало. Мускулы перестали ей подчиняться, а суставы – сгибаться.
– Алан, держись!
Аллердейл Холл наблюдал, как она, спотыкаясь, вошла в переднюю дверь. Она перестала чувствовать свою раненую ногу от колена и до бедра. Эдит расплакалась, когда вспомнила, как Томас на руках перенес ее через порог в день приезда, но она сдержала слезы и вызвала лифт. Она не имеет права сломаться именно сейчас, когда Алану необходима ее помощь. Она была права в тот, первый, день – внутри было холоднее, чем на улице. Холоднее, чем в могиле, подумала Эдит.
Содержимое могилы рано или поздно перерождается в почву, с тем чтобы в один прекрасный день вернуться к свету и теплу. А вот надежды на перерождение Аллердейл Холла нет никакой – то, что в нем умирает, остается здесь навечно, замороженное ни с чем не сравнимым холодом.
Лифт опять не хотел подниматься. Только спустя какое-то время он добрался до первого этажа. На полу кабины были видны лужи крови, а решетка вся была в кровавых отпечатках и больше всего напоминала столбы с бело-красной окраской, стоящие у входа в цирюльни[44]. Всюду стоял удушающий медный запах крови. На секунду мужество изменило Эдит, и она не смогла заставить себя войти в лифт, но она знала, что выбора у нее нет. Она должна добраться до Алана.
– Я не враг тебе, – обратилась она к Дому. Но в нем стояла полная тишина – не слышно было даже шуршания листьев на этажах и громогласного, напоминающего рыдания, дыхания. Сотни черных ночных бабочек кружились, как будто боялись вылететь на свет божий между снежинками, которые падали в холл через пролом в крыше.
Эдит ступила в лифт и закрыла решетку. Она не дышала, пока лифт спускался. Как всегда, он остановился, не доезжая до пола. Женщине пришлось сесть, а потом осторожно поставить на пол ноги – одну за другой.
Она услышала стон.
– Алан! Алан! – закричала она.
Капала вода. Гудели трубы. Фундамент здания стонал.
Но из емкостей для глины не доносилось никаких звуков.
Спотыкаясь, чуть не падая, хромая и шатаясь, Эдит каким-то чудом добралась до Алана прежде, чем совсем обессилела. Его глаза были закрыты, а нижняя челюсть слегка открыта. Выглядел он совсем мертвым. Она дотронулась до его лица и лба. Они были холодны, как лед. Дыхания слышно не было. Однако крови было не так много. Неужели она опоздала? Неужели Дом забрал себе еще одну жертву?
Крепко обняв неподвижное тело, Эдит разрыдалась.
Только не это. Только не Алана.
– Ты же любил меня, – всхлипывала она. А потом произнесла: – А я люблю тебя. – Что было гораздо важнее.
Алан закряхтел.
И открыл глаза. Он попытался поднять руку, но смог только пошевелить пальцами.
– Эдит, – на его губах появилась слабая улыбка. – Ты меня нашла.
#
Приложив массу усилий, Эдит умудрилась на себе дотащить Алана до лифта и поднять его на первый этаж. Здесь она помогла ему добраться до входной двери и выйти на улицу. Он не мог оставаться в Аллердейл Холле, пока Эдит будет запрягать лошадь.
Из конюшни она вернулась с плохими новостями – лошадь, должно быть, почувствовала запах свежей крови, и, как только ворота стойла открылись, она оборвала привязь и выбежала из помещения.
Алан предположил, что она могла убежать в пустошь. Принимая во внимание их физическое состояние, шансов вернуть ее у них не было никаких. У него все еще шла кровь, и идти было очень далеко, но это был их единственный шанс на спасение. По мнению Алана, ему и так уже невероятно повезло сегодня.
Эдит Кушинг призналась, что любит его.
И они отправились в путь.
#
Эдит хромала по кроваво-красному снегу, стараясь принять на себя всю тяжесть тела Алана. За ними тянулся широкий след. Темное здание Аллердейл Холла виднелось на расстоянии полумили от них, посреди багрового пятна.
– Как думаешь, доберемся? – голос Алана был слабым и усталым.
Эдит решила сказать все как есть.
– Не знаю, Алан. Уверенности в этом нет.
– Нет, – согласился он. – Подумать только… И это я приехал тебя спасать…
