Тут я заканчиваю мой короткий экскурс в историю воображаемого.
Я хочу только, чтобы вы поняли, что происходит, когда я смотрю на свои ботинки. Итак, я смотрю на свои ботинки, изобретение рациональной эпохи, и вижу связь с растительным миром. Мои ботинки – словно корни. Вижу животное начало. Ботинки – та кожа, из которой они сделаны. Я могу представить себе, куда они меня ведут, ботинки как объект – это снова голос рационализма. А вот и сюрреализм: я вижу в этих ботинках все свое детство. А сейчас я представлю себе, что у меня красные, зеленые, желтые ботинки, я могу мысленно изменить их форму и цвет, могу обуть одни за другими десять миллионов пар ботинок! Это значит, я свободен и способен выйти из своей внутренней тюрьмы.
Голос из камеры
Я начинаю эту часть курса со слова «тюрьма» и надеюсь, что это неслучайное слово станет для вас ключом к тому, о чем я говорю. Это реальность, в которой я живу. Я родился в ограниченном теле и чувствую себя бессильным. Все мы состоим из четырех частей: из интеллекта, эмоций, сексуальности и телесности. Мы живем идеями, эмоциями, желаниями и потребностями. Отражение этого мы видим в аркане «Мир», в тибетских, индейских и индусских мандалах – все они делятся на четыре части, и в центре некий пятый элемент. Это и есть настоящее путешествие по истории человеческого искусства. Но надо знать, что каждый из четырех элементов охраняет дракон. Каждая башня отлично защищена. Вспомним львов, которые охраняют дверь собора или горгулий Нотр-Дама. Внутри нас – прекрасные охранники, они держат нас в рамках и ежовых рукавицах. Мой охраняемый интеллект закрыт на ключ, мои эмоции, моя сексуальность, мои нужды – все контролируется, все под охраной, и именно эти тюремщики – а ведь мы сами их создали! – запрещают нам творить по-настоящему. Поэтому мои слова похожи на призыв к революции. Для того чтобы творить, нужно победить стражей и взломать двери, даже если они невидимы, даже если нам трудно их обнаружить. Наши тюремщики – это злая ведьма, которую побеждают в волшебных сказках, это людоеды, чудовища, это наши страхи… Это наши надсмотрщики. Человек формируется в ходе всей истории человечества, он растет вместе с планетой, обществом, страной, семьей. Все это живет в нас. У наших стражей доисторические корни. Мало-помалу они набирали силу, возводили крепости. Но мы должны атаковать их и победить, освободиться. Проблема заключается в том, что, нападая на них, мы чувствуем себя под угрозой, беззащитными. Появляется страх.
Последний страх, который мы должны подавить в себе, чтобы начать творить, – это страх перед экскрементами. Человек постоянно выделяет, изгоняет из себя разлагающуюся материю. Моча, слюна, сперма, месячные истечения. Мы говорим только о теле. Человек с мощными запретами в этой области не может творить по-настоящему. В аюрведической медицине есть школа, использующая мочу в лечебных целях. В Мехико я встретил целителя, который лечил человеческие болезни животными эксрементами и считал, что разные экскременты приносят разные результаты. В психомагической практике, когда я вижу, что у человека стоит блок и он не может творить, я отправляю его рисовать своими экскрементами. Этот блок идет из детства, из семей, помешанных на чистоте, где ребенку запрещали есть руками и в конце концов запретили ему быть свободным.
Творите
Тот, кто хочет стать по-настоящему творческим человеком, должен время от времени делать следующее упражнение: насыпать на гладкую поверхность какого-нибудь абсорбента, выпить литр-другой воды и помочиться, пытаясь одновременно нарисовать рисунок, выводя линии струей собственной мочи. Если мы хотим творить, у нас внутри должен жить грязный ребенок, не имеющий понятия о брезгливости и не боящийся своих выделений. Я был очень дружен с художницей-сюрреалисткой Леонорой Каррингтон, подругой Макса Эрнста, мы познакомились в Мексике. Она рассказала мне, что когда-то была любовницей Бунюэля, но он ее бросил. Когда у нее начались месячные, она вымазала руки в крови и наставила отпечатков по всей квартире. Такова была ее творческая реакция, ее психомагический акт, она использовала собственную кровь, чтобы превратить душевную боль в искусство. Я часто советую людям что-то подобное. В любовной магии довольно часто прибегают к менструальной крови, и вообще магия не брезгует выделениями: лягушачья слизь, змеиный яд, паутина… И все, что нам кажется чересчур личным, в том числе и выделения, помогает творить.
У творческого человека не должно быть никаких сексуальных барьеров, как, скажем, у маркиза де Сада. Потому позже его взял под свою эгиду сюрреализм, что он сумел вообразить себе все типы сексуальных отношений. Прочитайте «120 дней Содома»[19]. Де Сад здесь выступает как ученый, исследующий все безграничные возможности секса. От людоедства до садизма, до инцеста, до чего угодно. Чтобы пробудить творческое начало, нужно иметь свободное от всякой морали и религиозных предубеждений сексуальное воображение. Надо освободиться. В творческом человеке живет потребность время от времени представлять себе самые безумные отклонения, потребность мысленно перебирать все потенциальные возможности.
Человек с развитым, но неуравновешенным воображением может убить миллионы евреев, как это сделал Гитлер, или взорвать атомную бомбу. Здесь можно сказать, что слишком много воли было дано «темной стороне», которая, впрочем, есть у всех нас.
Наш самый строгий тюремщик – это наше суперэго. Выросшее и оформившееся под влиянием наших родителей, оно постоянно твердит: «Это можно, это нельзя, а об этом и думать не смей». Суперэго следует поглотить, победить, растоптать его в порошок.
Нет у творческой личности и эмоциональных границ. Мы должны сознавать, что человек может убить, предать, быть завистливым, тщеславным, алчным, вспыльчивым… Эмоционально я могу и должен представить все в себе. Я могу быть святым, могу быть главным благодетелем рода человеческого и одновременно отравлять воду и уничтожать жизни. В моем эмоциональном воображаемом я должен преодолеть и разрушить все границы.
Теперь рассмотрим то, что объединяет креативность и мышление. Во-первых, я должен вырваться из-под власти слов. Если я тону в словах, я не могу творить. Внутри себя я воображаю все самое отвратительное, все язвы мира. Я не растлен, но когда я собираюсь творить, я не могу ни от чего отказаться. Когда я вижу человека, я отбрасываю все рамки и ограничения, и потому человек может рассказать мне все что угодно – он не удивит и не шокирует меня. Шок, неприятное изумление – это серьезное препятствие на пути врачевателя-творца. Врач не должен неприятно удивляться, он должен быть готов услышать все что угодно, ничто не способно его удивить, он уже все представил себе заранее. Не следует, впрочем, забывать, что восхищение перед лицом необычайного и неприятное изумление – это совершенно разные ощущения.
Прежде я сказал, что слова – это первое и основное препятствие на пути творческого человека. Наша цивилизация – это цивилизация слова: «Я – то, что я говорю». Эта идея жива до сих пор, хотя уже давно сюрреалисты Фрейд, Лакан и другие сказали, что это не так. Но мы проводим дни напролет в болтовне. Есть такое понятие – «глупая» дружба. Это когда люди встречаются, чтобы поболтать, вместо того чтобы сделать что-нибудь вместе. Мы щебечем, кудахчем, кукарекаем, словно живем в птичнике. Мы учим наших детей словами, а не делами. Потому и говорят, что «от слова до дела сто перегонов». Мы твердим, не переставя: «Ты сам мне это сказал», «Немедленно возьми свои слова обратно». Этот инфантилизм – результат нашего «словесного» воспитания, в котором только слова имеют смысл и ценность. И творческая составляющая в этом случае стремится к нулю. Мир, сделанный из слов, страдает творческим бессилием. Если наша цель – слова и мы используем слова же, чтобы ее добиться, наши слова истеричны и дерганны. Настоящее творчество начинается за словами. Когда поэт работает только со словами, слова взрываются у него под пером, они рассыпаются, они ущербны.
