— Надо возвращаться, — говорит Эми. — Харли уже долго сторожит криоуровень. Теперь моя очередь.
Мне еще столько всего хочется ей показать: залы, полные книг, настоящих книг с Сол-Земли. Зал артефактов на втором этаже, где хранятся модели объектов культуры Сол-Земли, даже настоящий трактор, на основе которого мы разработали свои тракторы. Зал научных материалов, в которых рассказывается история создания системы вай-комов и гравитационных труб. Но ей все это неинтересно, так какой смысл?
— Я его знаю, — говорит Эми с трепетом изумления в голосе и отталкивает меня от экрана, чтобы лучше видеть изображение.
Я тоже смотрю, но я его не помню. Это взрослый мужчина, по возрасту где-то между Доком и Харли, с темными волосами и глазами, но все же есть во внешности у него что-то такое, что резко отличает его от нас — он не из нас, он выглядит… по-другому. Мужчина сидит на пороге трейлера, держа на коленях пухлого младенца. Он определенно не из важных людей, потому что Старейшина не заставлял меня ничего о нем учить.
— Это Эд.
— Кто?
— Эд. Я видела его до того, как меня заморозили. Вообще-то это он и замораживал меня и моих родителей.
Что-то мне не кажется, что это достаточная причина расположить его физиономию рядом с Авраамом Линкольном. Я тянусь к экрану. Фотография «Эда» замирает; когда я прикасаюсь к экрану второй раз, всплывает описание.
— Эдмунд Альберт Дэвис-младший, — читаю я вслух. — Первый ребенок, родившийся на борту «Годспида». На фотографии изображен со своим отцом, Эдмундом Альбертом Дэвисом-старшим, одним из участников экспедиции, отправившихся в полет с Сол-Земли.
— Я его знала, — говорит Эми. Подняв голову, она так впивается взглядом в фотографию, словно Эдмунд Альберт Дэвис-старший жив и она с ним разговаривает. — Понятия не имела, что он тоже собирался улететь с Земли на «Годспиде».
Значит, Эдмунд Альберт Дэвис-младший стал первым, кто родился здесь, в плену. Интересно, каково ему было расти среди людей с Земли, зная, что ему ее никогда не увидеть?
— Если бы я знала, — продолжает Эми. — Я бы поговорила с ним. Спросила бы, почему он пошел на корабль. В нашу единственную встречу он мне показался черствым. Но, может, он просто… — Она затихает, продолжая смотреть на экран, но не видя его. И вдруг улыбается. — Только представь! Я видела этого человека столетия назад, а сейчас я могла бы увидеть на корабле его потомков! Потомков того, кто меня заморозил! Круто, правда? — Она поворачивается ко мне, и ее глаза округляются. — А что, если ты — потомок Эда? Вот это было бы совпадение!
Я улыбаюсь, потому что она смеется.
— А вдруг правда? — она переводит взгляд с меня на фото на стене.
— Что правда?
— Ты — потомок Эда?
— Я не знаю.
— Да ладно тебе! — фыркает Эми. — У вас же есть все эти технологии — наверняка кто-нибудь составлял генеалогические схемы. У Старейшины или у доктора по-любому должны быть — они же до ужаса боятся кровосмешения.
— Все записи хранятся здесь. Это же Регистратека, — говорю я. Она не замечает, как помрачнел мой голос. Я-то знаю, что, даже если мы найдем потомков Эда, меня среди них не будет. Мои семейные данные засекречены. Может быть, генеалогию Эда и можно проследить хоть от отправления с Сол-Земли до сегодняшнего дня, но мне в моем семейном древе не сдвинуться даже на одно поколение назад.
— Ну, пожалуйста! Давай посмотрим, вдруг вы с Эдом родственники! — она хватает меня за руку. Я не видел ее такой оживленной с тех пор… никогда не видел. Тяжесть забот, которые на нее обрушились, забыта, пусть даже на минуту. И я готов на все, лишь бы эта минута не кончалась.
— По идее, это должно быть нетрудно, — говорю я. — Учитывая, что это первый ребенок, родившийся на корабле, записи, скорее всего, есть.
Провожу пальцами над панелью инструментов и нажимаю кнопку справки, потом ввожу ключевые слова. Эми следит за процессом, разинув рот. Я ускоряюсь. Пальцы путаются, и пленка сердито на меня пищит. Приходится нажимать на поиск еще раз.
Наконец:
— Нашел!
Запрокинув голову, Эми читает вверху экрана:
— Эд-старший, потом Эд-младший… — тихо проговаривает она. Медленно опускает взгляд и, дойдя до границы экрана, снова озадаченно смотрит вверх. Кажется, она хочет что-то спросить, но потом снова оборачивается к экрану и начинает тихо считать. — Один, два, три… — наконец, нахмурившись, поднимает на меня глаза. — Тринадцать поколений. На этой схеме — тринадцать поколений. От Эда-младшего до Бениты, вот здесь, записано тринадцать поколений людей.
— И?
Эми начинает задумчиво ходить от модели Сол-Земли обратно к экрану.
— Сколько поколений может родиться за сто лет? Допустим, четыре или пять. Значит, тринадцать поколений — это примерно триста лет, правильно?
Я киваю.
— Но посмотри сюда, — она указывает на нижнюю строчку.
Под именем Бениты значится: «погибла от Чумы».
— Когда была Чума? — спрашивает Эми.
— Очень давно, — медленно отвечаю я. На ум приходит статуя Старейшины периода Чумы, стоящая в больничном саду. Ее так потрепало временем и погодой, что черт лица уже не разобрать.
— Насколько давно? — ее быстрый, торопливый тон заразителен.
— Еще до Старейшины. И до того, кто был Старейшиной перед ним.
— Значит, наверное, лет сто. И получается, что Бенита, тринадцатое поколение этой семьи… должна была родиться примерно через три сотни лет после отправления. Но если она умерла от Чумы… и случилось это не меньше ста лет назад… корабль летит уже как минимум на сто лет дольше, чем должен был…
— Но предполагалось, что мы приземлимся через пятьдесят лет. Мы же летим всего двести пятьдесят…
Эми останавливается и, обернувшись, пронзительно смотрит на меня широко распахнутыми глазами.
— Откуда ты знаешь? Давай посмотрим поздние схемы. Если сосчитать, сколько поколений родилось после Чумы, может, мы сообразим, сколько лет на самом деле уже летит корабль.
Ощущение такое, словно в животе у меня огромный камень, и он тянет меня вниз, тянет весь корабль.
— Генеалогических схем после Чумы нет. Я только что вспомнил: Док как-то говорил, что от Чумы погибло столько народу, что после этого схем уже не составляли.
— Сезон, — шепчет Эми, обращаясь больше к себе, чем ко мне. — Сезон начался сразу после Чумы, так? — она тяжело уставилась в пустоту. — Не может это быть совпадением. Тринадцатое поколение, поколение Бениты — оно должно было приземлиться на новой планете. Это точно было где-то через триста лет. Но тут началась Чума, а потом придумали Сезон и перестали следить за генеалогией…
— И запретили фотографировать, — добавляю я. — Начиная с года перед Чумой и до сегодняшнего дня у нас нет фотографий корабля. Несколько лет назад Чума меня завораживала — это было первое, о чем Старейшина мне рассказал — но я не нашел ни фото, ни видео; фотоматериалами теперь разрешается пользоваться только ученым на уровне корабельщиков и только для фиксирования разработок.
