— Himmeldonnerwetter! Der Teufel soli den Kerl byserieren! Lecken Sie mir Arsoh![43]
Часовой косился на них с завистью. Плечистый здоровяк, при нагане, винтовке-трехлинейке, в защитной гимнастерочке хэбэ, он курил исподтишка дареную сигаретку, сплевывал тягуче, серчал — везет же этой немчуре, катаются как сыр в масле. Сволочи…
— Стой, кто идет? — Издалека заметив Хильду, он высунулся из караульной будки, сурово сдвинул брови. — Пароль, стрелять буду. Беспощадно.
Спросил так, не выпуская папироски изо рта, — эх, скука, тоска, словом перекинуться и то не с кем.
— Тайфун, иду к господину Химмелю. — Хильда гордо вскинула голову и, даже не удостоив часового взглядом, направилась к большой офицерской палатке, стоявшей несколько обособленно, с краю. Господи, как же она ненавидела после Бутырки всех этих «цириков» с красными треугольниками на петлицах!
«Вот сука! — Сержант с жадностью посмотрел ей вслед, его ноздри, поросшие густым рыжим волосом, раздувались, как у жеребца. — Эко ведь устроился главный немец, почти каждую ночь шастает к нему эта блядь белобрысая. Не положено, конечно, не по уставу, но товарищ Кустов разрешил — ради дружбы с немецким пролетариатом никаких шкур не жалко, пускай шастают. Ох, сколько же все-таки власти у товарища Кустова, даром что всего-то старший лейтенант. Правда, старший лейтенант госбезопасности. В петлицах две шпалы, как у армейского майора, а денег — куда там полковнику, спецторг опять-таки, пайки… Да, полномочий у него побольше, чем у иного генерала, тоже, гад, как сыр в масле катается. А все ж какие буфера у этой белобрысой! И в койке как пить дать подмахивает, бревном не лежит… А может, ее вообще того, в позе прачки? Немцы все-таки, Европа. А тут, еттить твою налево, никакой личной жизни, только и знаешь, что дуньку Кулакову гонять. Ну вот, опять сухостой от всех этих мыслей…»
— Юрген, ты дома? — Хильда нетерпеливо откинула полог палатки, и голова ее сразу же сладко закружилась от хорошо знакомых запахов табака, цветочного одеколона и особой волнующей свежести, исходящей от здорового мужского тела. — Как же я соскучилась, любимый!
— Солнышко мое! — Юрген фон Химмель, крупный блондин с бледно-голубыми, почти прозрачными глазами, порывисто поднялся и, нервно улыбаясь, положил ей руки на талию. — Ну, иди же ко мне!
Голос его дрожал от еле сдерживаемого желания, пальцы были ласковыми и требовательными.
— Мой повелитель… — Почувствовав губы Юргена на своей груди, Хильда закрыла глаза и, уже не владея собой, крепко обхватила его за шею. — Скорее, скорее…
В ее сознании с бешеной силой зазвучала музыка Вагнера, себя она представляла Изольдой, обнимающей Тристана, время остановилось, мир оказался на грани Рагнарока — Сумерек Богов. Упали на пол ненужные одежды, ритмично сотрясая ложе, неистово сплелись разгоряченные тела, двое, исходя блаженным потом, на время стали единой плотью. Потом Хильда застонала, исступленно, сквозь сцепленные зубы, Юрген захрипел, судорожно сжал ее в объятиях, бессильно вытянулся, и наступила тишина, лишь негромко играла переносная радиола да прерывисто дышали счастливые любовники. Аида и Радамес, Ромео и Юлия, Руслан и Людмила…
Они познакомились прошлым летом, когда в Лов-озерах появилась немецкая этнографическая экспедиция, сопровождаемая взводом красноармейцев под командованием сержанта ГБ и какого-то человека в штатском. Местный уполномоченный, сунувшийся было с проверкой документов, мигом успокоился и пришельцам больше не докучал, аборигены были нелюбопытны, а ссыльнопоселенцы ничему уже не удивлялись — фройндшафт! Наши чекисты натаскивают гестапо, немецкие вертухаи стажируются в ГУЛАГе, асы Люфтваффе набираются ума у «сталинских соколов»… Так чего уж там какая-то экспедиция!
Как-то вечером Хильда сидела на своем любимом месте на берегу Ловозера у одинокой, обезображенной глубокими расколами сосны. Задумчиво плескалась о камни прозрачная вода, теплый воздух был наполнен светящейся тишиной, по телу медленно разливалась истома. Мысли были неторопливы, ни о чем, сердце замирало в предвкушении чего-то небывало хорошего, несбыточного, казалось, стоит открыть глаза — и вот оно, счастье, пьянящее, похожее на искристую, тающую на ладони снежинку…
— Черт меня побери, Ганс, смотри, какая русалка! Как только она подмоет свою задницу, я готов познакомиться с ней поближе.
Немецкая речь, перемежаемая громким, похотливым смехом, прозвучала совсем рядом. Вспыхнув, Хильда вскочила на ноги — на нее бесцеремонно глазели двое мужчин в защитных куртках, сальные улыбки расплывались на их румяных физиономиях. Третий, высокий и белокурый, стоял чуть поодаль, его мужественное, с правильными чертами лицо застыло, голубые, словно небесная лазурь, глаза смотрели на Хильду с восхищением.
— Господа! Я, кажется, не давала вам повода для грубости! Так ведут себя перепившиеся солдафоны в борделе! Извольте извиниться. — Содрогаясь от гнева, Хильда гордо повела подбородком, в ней проснулась старинная тевтонская кровь. — Или вы уже засунули языки в свои чисто подмытые задницы?
Говорила она на изысканном саксонском диалекте.
Повисла тишина, лица весельчаков сделались растерянными, взгляд высокого блондина, напротив, стал суровым, в голубых глазах появился властный начальственный блеск. Он подошел ближе.
— Вы что, не слышали, что сказала фройляйн? Извинитесь! Сейчас же!
Видимо, здесь он был старший.
— Простите, фройляйн, — выдавили грубияны и, заискивающе улыбаясь, отошли к воде; ноги их, обутые в крепкие альпийские ботинки, неслышно ступали по тысячелетним камням.
— Еще раз прошу прощения, фройляйн! Люди устали, одичали в лесах. — Блондин вдруг обезоруживающе улыбнулся и, вытянувшись, манерно кивнул: — Разрешите представиться, Юрген фон Химмель.
Подобная церемонность посреди заболоченной тайги показалась Хильде несколько комичной, она улыбнулась и протянула загрубелую от пилки дров и работ на огороде руку.
— Хильда фон Третнофф, баронесса Штерн.
Ладонь у Юргена была большая и теплая, кожа напоминала шелк.
В то лето они много гуляли вдвоем. Исходили все окрестности загадочного Сейдозера, подолгу стояли у таинственных менгиров, ощущая, как начинает кружиться голова и сердце наполняется безотчетным страхом, пекли оленину на углях, пили из одной фляжки обжигающий, золотистый, словно расплавленный янтарь, коньяк. Юрген оказался великолепным рассказчиком, особенно он блистал, когда речь заходила о теме его исследований — наследии лопарских шаманов. Затаив дыханье, Хильда слушала занимательные истории про саамских нойд, авторитет которых как чародеев и кудесников в Средние века был необыкновенно высок. Еще в семнадцатом веке немецкий этнограф Иоганн Шеффер в труде «Лаппо-ния» писал, что норвежцы и шведы посылали своих детей к лапландцам для обучения волшбе. У финнов для обозначения сильного колдуна употреблялось выражение «настоящий лопарь», а в Англии в том же смысле использовалось словосочетание «лопарские колдуньи». Неудивительно, что влияние саамских волшебников простиралось на все сферы тогдашней зкизни. Так, объединитель Норвегии конунг Харальд Прекрасноволосый не погнушался сочетаться браком с лопарской княжной Снефрид. Волшба же саамской ведуньи по имени Крака привела к тому, что корону короля Гадина унаследовал не его старший сын Рол-ло, а младший Эрик. На Руси тоже широко распространилась слава о лопарях как об опасных чародеях. В Смутное время этот факт был использован для политической интриги, приведшей к появлению Лже-дмитрия-второго. Первый, монах Григорий, в миру Юрий Отрепьев, почти год процарствовавший как сын Ивана Грозного, был убит в 1606 году. Однако силы, заинтересованные в продолжении смуты на Руси, позаботились, чтобы, казалось бы, очевидный факт гибели самозванца вызывал сомнение. Для начала был пущен слух, что «Гришка — колдун, научившийся волшбе у лапонцев, способных воскрешать себя». Нашлись свидетели, которые утверждали, что будто бы вокруг Лжедмитриева тела, лежавшего на площади, ночами сиял таинственный свет, а когда покойника везли в убогий дом, сделалась ужасная буря, сорвала кровлю с башни на Кулишке и повалила деревянную стену у Калужских ворот. Говорили также, что мертвец переносился с места на место сам собой, и на нем видели сидящего голубя. Случилась великая смута. Одни считали Лжедмитрия царским сыном, другие — исчадием ада, но уж во всяком случае никто не сомневался, что он ведун, наученный волшбе лопарскими кудесниками, которые велят себя убить, а после оживают. А раз так, то спустя некоторое время население Московии вполне терпимо восприняло известие, что «природный государь Дмитрий Иванович объявился в Польше и собирается вновь занять законный престол». Таким образом, благодаря репутации саамских нойд Русь получила очередного самозванца, Лже-дмитрия-второго.
