Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Так как конфликты, переживаемые людьми, никогда не доходят до их сознания в чистом виде, а всегда, как уже указано в другом месте, в переносном смысле, то есть в их идеологических отражениях – люди видят внешний покров, а не внутреннее содержание, не двигающую силу, – то они постоянно смешивают следствие и причину. Это имело раньше, несомненно, гораздо больше места, чем теперь, и этим объясняется стереотипное ошибочное толкование реформационного движения. Историки-идеологи видели в продолжавшихся столетия реформационных войнах не более как возмущение порабощенного и изнасилованного духа, другими словами – чисто духовное движение на религиозной почве. Никому в голову не приходило усматривать в них типичную картину классовой борьбы в грандиозном масштабе, вызванной не менее сильными чисто экономическими интересами и всецело покоившейся на этих экономических интересах.
И однако это именно так.
Надо, впрочем, заметить, что в этом грехе повинны главным образом более поздние историки. Так, грандиозная революция свелась в представлении публики к простой поповской распре, к богословским диспутам о таких глубокомысленных вопросах, как способ причастия или отпущение грехов папой и т. д. Современники понимали сущность этого события лучше, чем позднейшие историки. Не потому, конечно, что они постигли тайну создающих историю законов, а потому, что конфликты между народностями – и в особенности Германией – и папством носили такую явную печать вызвавших их экономических причин и эти последствия так бросались в глаза, что надо было быть слепым, чтобы не видеть, что реформационное движение было, по существу, экономической борьбой, борьбой экономически эксплуатируемых против бессовестного эксплуататора.
Этим эксплуататором был Рим, римская церковь, и предметом его изощреннейшей эксплуатации было все христианство, в особенности же Германия. Тогда везде понимали очень ясно, что речь шла о кошельке. И понадобилось целое море профессорских чернил, чтобы затемнить смысл этой борьбы, похоронить его под ворохом идеологических компромиссов, еще поныне в значительной степени подавляющих его.
Если современники, правда, прекрасно понимали, что Рим интересовался их кошельком в гораздо большей степени, чем их бессмертными душами, если их эмансипация от Рима преследовала главным образом цель обезопасить свои карманы, то причинную связь событий они иначе как идеологически не могли себе объяснить. По этой причине борьба против папства, поскольку она велась сознательно, носила преимущественно идеологический характер, то есть в ход пускалось нравственное негодование против нравственных недочетов в церковном организме. В них одних видели причины распада церкви, в них не видели того, чем они были на самом деле, последствий того, что благодаря происшедшей эволюции церковь потеряла постепенно свое реальное содержание. И, далее, не хотели понять того, что последствия могли быть устранены только в том случае, если церковь сама отказалась бы от себя.
В настоящее время мы считаем такой метод борьбы безусловно ошибочным и для нас ясно, что в этом недостаточном проникновении в суть дела коренится причина безрезультатности, сопровождавшей часто самый тяжеловесный орудийный огонь по папству. И, однако, этот метод имел одно важное последствие. Усматривая в нравственных недочетах те в конечном счете решающие причины, против которых следует бороться, идеология собрала и спасла от забвения положительно неисчерпаемый в этом отношении материал для истории нравов, для реконструкции прошлого. Если это справедливо по отношению ко всем историческим явлениям и формациям, как показывает каждая страница нашей книги, так в особенности к нравам, царившим в римской церкви, ибо здесь одинаково усердствовали и друзья и враги. Если протестанты этим путем думали восторжествовать над Римом, то многочисленные честные католики воображали, что стоит только очистить католическую церковь от грязи, в которой она задыхается, и она снова воскреснет, сверкающая в прежнем своем самодержавном величии.
Главным оплотом римской церкви были монахи и монастыри. При помощи этих институтов она прежде всего господствовала над христианским миром. Если верить просвещенным историкам, то монахи завоевали это господство молитвой и переписыванием Евангелия. Нелепее этого «просвещенного» взгляда ничего не может быть. Монахи достигли власти прямо противоположным путем.
Монастыри были первыми и долгое время единственными очагами и рассадниками культуры. Здесь впервые возникло профессиональное ремесло. Здесь мы встречаем первых ткачей. Монахи были также первыми пивоварами. Они же первые ввели рациональную обработку земли. Всему этому монахи научили окружающих их людей. Они научили их ткать шерсть, одеваться в шерстяное платье, выгоднее обрабатывать землю, они привили им более разнообразные и, главное, более высокие требования к жизни. Разумеется, то была не простая случайность, что именно монастыри сделались очагами технического прогресса. Это было просто последствием того, что в монастырях впервые пришли к тому, что является причиною всякого технического прогресса, – к концентрации труда. Так как монастыри практиковали ее впервые, притом в самом интенсивном размере, то они и пришли раньше других к товарному производству.
Монастыри сделались, таким образом, первыми и были в продолжение многих столетий самыми могущественными и богатыми купцами. В монастырях всегда можно было получить все, и притом все лучшее. «Монастырская работа» была высшего качества. Разумеется, не потому, что «благодать Божия покоилась на этом труде», не потому, что благочестие направляло ткацкий челнок, а по простой экономической причине. Здесь человек был не только безличным средством капиталистического накопления прибыли. Таков, далее, всегда результат труда, построенного на коммунистических основах: связывая личный интерес с поставленной задачей, он облагораживает как процесс работы, так и ее продукт.
Таким путем монастыри незаметно сделались первым и главным сосредоточием культурной жизни. В интересах собственного существования они первые проложили дороги, выкорчевали леса и сделали их годными для обработки, высушили болота и построили плотины. Укрепленные стены монастырей были первыми крепостями, в которых окрестные жители могли укрыть себя и свое добро, когда жадный до добычи неприятель врывался в страну. Монастыри и церкви были не только оплотами против дьявола, но и первыми надежными оплотами против земных врагов. Все это придавало больше веса их учению. Не следует забывать, что даже самые воинственные ордена приходили в страну почти всегда как друзья, как люди, олицетворявшие в Средние века повсюду идею прогресса, историческую логику вещей, обусловленную эволюцией.
Сказанное о роли монастырей и монахов в области техники и хозяйства применимо и к сфере интеллектуального творчества. Монастыри были в Средние века единственными очагами науки. Здесь жили первые врачи, обладавшие лучшими средствами против болезней людей и животных, чем знахарки. Здесь учились читать, писать, считать, только здесь систематически культивировали и развивали искусство письма. В монастырях возникла прежде всего и женская эмансипация – столетиями раньше, чем в среде имущего бюргерства, ибо они эмансипировали женщину задолго до того времени, когда возникло бюргерство. Достаточно вспомнить многочисленных ученых игумений, аббатис-писательниц, например – чтобы привести хоть одно имя – Росвиту, монахиню гандерсгеймского монастыря. Эта эмансипация была, разумеется, возможна только потому, что здесь впервые были налицо благоприятствовавшие ей экономические условия. По той же причине в монастырях расцвели и разные искусства, высшие проявления культуры. Очень и очень долго монастыри были главными меценатами искусства, и по их заказу возникло не только большинство художественных произведений, созданных в Средние века, но и самые грандиозные и великолепные творения этой эпохи.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
