Я бросилась к нему, схватила его за руки. Он посмотрел на меня, как безумец.
— Ни одно видение не окончательно, даже звезды не постоянны. Ты царь. И что бы ни принес завтрашний день, сегодня ты царь.
Он покачал головой. Я заметила, как опухли его веки.
— Знаешь ли ты, — прошептал он, — как уничтожила меня?
Я отпустила его руки. Он ведь не может винить меня в действиях этого мальчишки?
— Ты уничтожила меня, — повторил он отчаянно. — Они говорят, что царство мое распадется. Но я этого не позволю. Я не позволю! Но сам я разрушен.
— Тогда я уеду…
— Нет! — Он удержал меня за плечи. — Разве ты не видишь? Я не могу отпустить тебя, даже если должен! Мое царство распадется, пророк это видел, и я обязан это предотвратить! И все же каждый час этих дней я хотел лишь быть с тобой рядом. Злиться на тебя, совещаться с тобой. Плакать на твоем колене, как мальчишка. Разве ты не видишь? Ты покорила меня! Меня, льва Иуды!
Я дрожала, мое сердце оживало и умирало с каждым новым ударом в груди — корабли, порты, Саба были забыты.
Он поймал мое лицо в ладони.
— Я не могу есть. Я не могу спать…
— Потому что занят своими женами, — тихо сказала я. Но он не позволил мне отстраниться.
— Разве? Я отправился увидеть Ташере, но отсутствовал, даже когда ел за ее столом, и она обозлилась. Я посылал за моими женами… Но я не могу говорить с ними о том, как Иеровоам растоптал мое сердце — и теперь я должен убить его, если снова когда-то увижу! С моими женами я могу быть только царем, я не могу плакать в компании моего совета или братьев.
Мудрость была мне дарована. И я тратил ее, как золото. Но ты… ты искала мудрости. И расходовала разумно, как сын, рожденный не у богача, но у бедного и своим трудом добившийся состояния. Я сын богача. Но тебя осыпали милостями боги. Как такое возможно? Тебя, что поклоняется луне! Теперь ты тоже меня покинешь. А я дам тебе все, что ты пожелаешь. И что получу взамен? Я преследовал тебя, и ты скрывала от меня лицо. Я приходил к тебе с аргументами споров, и теперь я все проиграл.
— Ты не проиграл, — прошептала я. — Ты получил то, что не мог получить от жены по расчету, от вассала и от любого другого, кто называет тебя царем. Ты искал меня, потому что я не одна из них. Ты спрашивал меня о любви. Да, меня любили. Чудесно. Сильно. Беззаветно. Но что есть любовь для той, которая больше всего на свете жаждет, чтобы ее… поняли?
Он спрятал лицо в ладонях.
— Как я могу отпустить тебя в Сабу? Я отпугнул тебя своими требованиями. Всем, чем пытался удержать тебя рядом с собой. Ты, уничтожившая меня…
— Я, любящая тебя. — Не идеально, эгоистично и беззаветно.
Он поймал мою руку и, сжав ее в пальцах, сказал:
— Тогда не уезжай. Хотя бы пока что. Останься.
Он подвел меня к креслу и усадил, опустившись передо мной на одно колено.
— Останься, и я отдам тебе всего себя. Если только позволишь служить тебе.
— Я останусь, — ответила я. — До зимы.
Он опустил голову мне на колени.
И так мы сидели очень долгое время. А когда он поднял на меня взгляд, я потянулась к своей вуали и позволила ей упасть.
Он притянул меня на пол дрожащими руками, и пальцы его трепетали, как крылья бабочки, касаясь моей щеки, затем и губ, нежно их раздвигая. Он целый час прослеживал линию моего подбородка, а после шею, изгиб плеча. Он помедлил, и когда я не оттолкнула его, прикоснулся ко мне нежно, нерешительно, словно мальчик, а затем со свободой любовника, лаская меня через платье.
Его рука обвилась вокруг моей талии, мои пальцы гладили его бороду, арку его брови, и наконец я прижалась губами к его губам. Он выдохнул, а я вдохнула этот тихий звук откровения.
Ушла я довольно скоро, сломленная и обновленная, а сломленный царь следовал за мной по пятам.
На следующий день я послала ему всего одно сообщение:
Я заколола жертву, растворила вино свое, и приготовила у себя трапезу, и отослала служанку прочь.
Это были не мои слова, а его, часть его писаний о госпоже Премудрости.
Я отправила своих девушек в лагерь, наблюдать за жертвоприношением. Они забрали с собой всех женщин моих покоев, и остались лишь Шара и Яфуш.
Царь пришел ко мне поздним вечером.
Он вошел в мои покои и оглянулся, словно очутился не у себя во дворце, а в ином, незнакомом мире. Ковры из моего шатра и те, что были мне подарены, устилали пол внешней комнаты, а самый роскошный из них лежал под копией моего трона, покрытого леопардовой шкурой, на которой я сидела у себя во дворце. Рядом с троном на широкой подставке стоял мой маркаб, символ моей власти.
Царь замер перед ковчегом, затем протянул руку, чтобы коснуться его.
— Это тот самый маркаб, на котором ты ехала в битву за трон, — сказал он, любуясь, и пальцами проследил золотой листок, пушистый кончик страусового пера, совсем как я, когда впервые его увидела.
— Тот самый. — Я не надела вуали и украшений. Подобное оружие было забыто.
— Ты говорила мне раньше, что уезжала втайне. Разве твои советники не заметили исчезновения ковчега?
— В моей личной комнате остался другой, похожий, а настоящий отправился в путь со мной.
Он размышлял об этом, переплетя наши пальцы, а затем его взгляд обратился в сторону моего трона. Я принимала на нем нескольких посетителей и решала несколько споров — в том числе и между раненым старшиной и владельцем верблюда, который его ударил. Старшина навсегда охромел, но целители Соломона оказались умелыми, оттого он не умер и даже не потерял ногу.
Он подвел меня к алебастровому сиденью.
— Я хочу узнать, каково это — видеть тебя восходящей на трон Сабы. Хочу увидеть собственными глазами.
Я лукаво улыбнулась и прошла мимо него, чтобы сесть, царственно выпрямив спину, и положить руки на подлокотники.
— Трон в моем зале больше этого. За ним огромная серебряная луна, а к нему ведут три ступени высокого возвышения. — Я жестом обвела стены вокруг. — И двадцать восемь алебастровых дисков установлены высоко на стенах. По ночам они сияют белым, как луна… и золотым, как солнце, сияют днем, от рассвета до самого заката.
Он отступил на шаг, а затем, к моему величайшему удивлению, встал на колени. Он не говорил, лишь медленно подался вперед, поцеловать пальцы моих ног, проследить витиеватый узор, нарисованный хной до лодыжек.
Я закрыла глаза, когда пальцы царя скользнули в мою сандалию, чтобы погладить чувствительный свод стопы.
Чуть позже мы вместе шагали мимо идолов Алмакаха, Ашераха, Тота и Нейт в моей внутренней комнате. Он остановился, разглядывая диванчики с шелковыми покрывалами и подушками, курильницу в форме горного козла.
