В Турцию они прибыли уже другим народом. Обломком народа. Каждая семья выбрала себе на берегах Турции по дереву. Они все еще по привычке жались к деревьям.
– Но чужие деревья не могли защитить, – сказал Ибрагим. – Когда было жарко, под ними было еще жарче, когда шел дождь, под деревом лило еще сильней. Деревья не любят тех, кто бросил своих.
Антон удивленно слушал Ибрагима. Он уже видел это – он видел людей, которых назвал тогда «грустные люди». У них с собой были вещи, сваленные в пыльную гору у дерева. Люди молчали. Они попрощались со своим священным деревом – старой грушей, под которой нашел свой покой Искандер. Прислонившись коротко, по очереди, лбом к ее стволу, они ушли. Антон это помнил. Это были убыхи.
Первые двенадцать тысяч убыхов, ступивших на землю Турции, умерли от голода и болезней. Умерших хоронили в ямах, как собак. Оставшиеся постепенно растворились в Турции. Народ убыхов перестал существовать.
В России осталось тринадцать семей убыхов. Их отправили в Костромскую губернию. Расчет человека, который это придумал, был прост. И полностью оправдал себя. Вскоре все тринадцать семей умерли. Не от голода, не от тифа и оспы. Они умерли от тоски – не смогли жить в Костроме.
Хаджи Берзек Догомуко Керантух не умер от тоски. Султан Турции позволил ему с семьей и прислугой поселиться на Родосе, в лучшей части острова, где ему, за заслуги в переселении своего народа, был дарован султаном дворец. Правда, имя свое он вскоре сменил на турецкое и перестал быть знатным убыхом – стал знатным турком.
Антон стал думать. За кого же? Во имя чего же воевали сто лет? Понятно, знатные убыхи воевали, чтобы остаться знатными. Так они стали знатными турками. Какая разница, кем знатным быть. А для чего умирали те убыхи, у которых не было ничего, кроме оружия? Они умирали ради прежней жизни, с персиками и грушами, со священными рощами. Но прежней жизни быть уже не могло. Получается, они умирали, потому что не хотели жить другой жизнью, не хотели жить трусами и беглецами. И они умерли. Самых храбрых и скромных убили. Остальные погибли под мстительными деревьями Турции от голода, тифа и оспы. Выжившие смешались с турками, забыли, кто они. Все погибло… Для чего же они умирали?
Антон так подумал. А Ибрагим посмотрел на него, засмеялся, налил еще по стаканчику чачи и сказал – Аэлита перевела:
– Для чего? Глупые вопросы задаешь. Волк умирает один раз, а овца – каждый день, когда солнце садится. Они как герои жили, как герои умерли. Когда Папиж, мой отец, уезжал со всеми, мне семь лет было. Как теперь Сократу. Отец уехал, а меня оставил. И дочку друга своего, из другого рода, оставил. Чтобы одна пара убыхов осталась тут. Сказал: «Никому не говорите, кто вы такие, а то убьют вас. Живите. И ждите. Мы придем. И за грушей следи, сынок» – так сказал. Я остался. За грушей следил. Вместе с Сашэ. Если сказали, придут – значит, придут.
Аэлита пояснила Антону, что Сашэ звали девочку из рода убыхов, которую оставили родители, когда уходили. Ибрагиму иногда, по старости, кажется, что Аэлита – это Сашэ. Он говорит, что они очень похожи. Сашэ умерла давно, от старости, девяносто три года жила. Они были дети еще, Ибрагим и Сашэ, когда остались одни на горе. Думали, что умрут, но выжили. Ибрагиму семь лет было. Сначала, конечно, было страшно ему – все-таки он маленький был. По вечерам сам себе рассказывал сказки, чтобы не бояться. Потом сам привык и Сашэ рассказывал сказки, чтобы ей не было страшно и чтобы язык не забыть. А потом выросли, женились они, и дети родились у них, и уже было кому сказки рассказывать. Главное, чтобы было кому…
А сам Ибрагим не может умереть, пока убыхи не вернутся, обещал им, что будет тут, на горе, ждать. Когда убыхи вернутся – тогда только умрет. Так говорит Ибрагим.
– Сколько же лет ему? – спросил Антон.
– Ой, много, – засмеялась Аэлита. – Сейчас спрошу.
Она спросила, и Ибрагим в ответ долго и сложно загибал-разгибал пальцы. Девушка, смеясь, считала.
– 161 год, – вскоре сообщила она Антону.
– Сколько? – не поверил Антон.
– 162 в августе будет, – подтвердила Аэлита. – У нас на горе, в лесу, камни есть. Могилы. Там и убыхи, и абхазы. На одной написано: «Здесь лежит Бурбай, хороший человек, дожил до 200 лет». А на другой – «Здесь лежит красавица Хурмэбике, прожила 245 лет». А у Ибрагима после 120 лет выросли новые зубы. Покажи, Ибрагим.
Он охотно показал Антону зубы. Они были и правда как новые. Антон растерялся и не знал, что сказать.
В это время Аэлита опять что-то говорила по-птичьи, по-убыхски, старику, а он ее слушал внимательно, посматривал на Антона и кивал печально головой. Потом что-то сказал в ответ и засмеялся. Аэлита тоже. А потом перевела:
– Он говорит, ничего, что ты все забыл. Главное, чтобы половинка зерна осталась у тебя, когда вспомнишь, кто ты.
Это оказалась убыхская сказка. Одна из тех, что Ибрагим рассказывал сам себе, маленький, чтобы не было страшно:
– Было такое. Встретились человек и муравей. Человек говорит: «Муравей! Зачем тебе такая большая голова?» Муравей отвечает: «Чтоб было куда прятать ум, глупые вопросы задаешь». Человек говорит: «А почему у тебя такая тонкая талия?» Муравей отвечает: «Потому что я ем, чтобы жить, а не живу, чтобы есть, глупые вопросы задаешь». «А сколько ты ешь?» – спросил человек. «Мало: на год мне хватит одного зерна, не то что тебе!» – сказал муравей и засмеялся. Человек обиделся, что муравей такой наглый. И посадил муравья в коробочку, положил ему туда одно зерно и сказал: «Посмотрю на тебя через год!» А через год открыл, а там муравей сидит, живой, и ползерна с ним рядом. Человек удивился и говорит: ты почему зерно не съел? А муравей говорит: «Я думал, дурак, который меня в коробочку посадил, может вспомнить обо мне через 2 года. Что тогда буду делать?»
Антон с Ибрагимом выпили еще по стаканчику чачи. Потом Ибрагим оттянул пальцами сухую кожу на своей руке, и сказал:
– Цвы.
– Кожа, – сказала Аэлита.
Ибрагим покачал головой и с пренебрежением повторил:
– Цвы.
– Кожа, – повторила девушка, еще явно сама не понимая, что он хочет сказать.
Потом Ибрагим указал пальцем на свою грудь и сказал:
– Апсэ.
– Душа, – сказала Аэлита.
– Апсэ! – с подъемом повторил старик.
Аэлита все еще не понимала, что он имеет в виду. Антон улыбался. Он понимал – или ему так казалось.
Потом Ибрагим опять указал на себя и сказал вопросительно:
– Дыгуышуы?
И отрицательно покачал головой.
– Мышонок? – прыснула смехом Аэлита. – Говорит, он не мышонок.
Потом старик опять указал на себя и снова спросил:
– Чыды?
И опять отрицательно покачал головой.
– Говорит, осел? Нет, не осел. Ибрагим, что ты говоришь, человека испугаешь, много чачи выпили вы, я же говорила.
