– Я и дежурила… в воскресенье, да.
– Так опознание было?
– При мне – нет.
– А почему решили, что покойник – Полушин?
– Вы такие вопросы задаете… Дурацкие вопросы! – разозлилась женщина.
– И все же…
– Опознают тех, у кого личность не установлена. А Полушина привезли… как Полушина! Полиция на месте разобралась.
Тиль взъерошил волосы и так замер – крепко держа себя за макушку. Он был уверен, что Федора убили, но эта уверенность… ни на что не опиралась. В варианте, в том неимоверно подробном форвертс, Тиль застал в квартире только Ефимова и двоих экспертов. Тела там не было. В воскресенье, то есть в реальности, о смерти Полушина он услышал из выпуска новостей. И снова… не видел тела. Точнее – лица.
Тиль застонал. Вспомнить подробности оказалось даже легче, чем он думал.
Они с Элен завтракали. Чуть северней это назвали бы обедом, но у славян ритуалы привязаны не ко времени суток, а к собственному распорядку дня. Они легли уже утром и спали не больше двух часов, но проснулись в Москве и поэтому – завтракали. Дрянной гостиничный монитор показывал какое-то старое кино на русском. Потом начались новости. Пара сюжетов прошла мимо: политика, то-се. Потом… Элен заметила психа из «Поросячьего визга» и прибавила громкость. Репортер сообщил, что псих действительно был психом, и… тут появилась комната, Тиль узнал ее сразу: книжные полки, громадный аквариум… Кровь. Кресло. Возле кресла – мертвый Полушин…
Нет, не так.
Возле кресла – мертвый мужчина. Камера движется от ног к голове, и у самого подбородка… Тиль опускает глаза.
Он не мог на это смотреть.
И еще… Еще кое-что поважнее.
Он не захотел видеть мертвого Полушина второй раз. Прежде чем Федор появился, Тиль уже увидел его – секундой раньше. Не на экране – в своем форвертс. Которым в тот момент безраздельно владел Демон…
– Вам плохо? – встревожилась женщина.
– Хуже не бывало, – сказал Тиль.
Он вдруг почувствовал себя так, будто нюхнул нашатыря, – больше, чем полагается. Сознание прояснялось – резко, слишком резко. От этого Тиля снова качнуло, он попятился к столу и тут обнаружил, что в коридоре полно свободного места: стол занимал треть, максимум – четверть ширины. Рядом оставался нормальный проход, шагать по бумагам нужды не было…
Он ощутил, как в крови что-то горит, как форвертс – его родной, собственный дар – сжирает транквилизатор и, становясь неуправляемым, прорезается все дальше, множится безмозглой и непобедимой опухолью, подчиняет весь организм себе… и не исключено – Демону.
Тиль судорожно открыл пузырек и опрокинул его в рот. Бутылку он оставил в такси, запить было нечем. Слюна пропала, и капсулы слиплись в твердый ком.
– Дайте воды, – пробормотал он.
Женщина сунула ему в руки пластиковый стаканчик и лишь потом рассмотрела этикетку.
– Да вы… с ума сошли!! Гипнотиморол – это… Сколько вы приняли? Тоже в холодильник захотелось?!
– Вот именно. В холодильник. Где Полушин?
– Вы в таком состоянии…
– Не беспокойтесь, мне уже лучше.
Тиль подозревал, что и эта порция скоро нейтрализуется, а больше у него не было… Да и нельзя же глотать транквилизаторы бесконечно, нельзя кормить это, рождающееся внутри, – непонятное и агрессивное. Но сейчас он действительно как будто пришел в себя.
Женщина, причитая, остановилась возле двойной двери – одной из многих в этом коридоре. Тиль не видел, чтобы она проверяла какие-то записи.
– Вы их по именам помните? – спросил он.
– Кого?
– Покойников.
– Перестаньте, я вас умоляю… Ваш Полушин здесь. Смотреть будете, или нет? Может, не надо?..
– Надо.
Помещение, против ожиданий, оказалось маленьким и теплым. По стенам, от пола и до потолка, шли закрытые квадратные секции. Слева в углу стояли две сложенные каталки. Прямо напротив входа торчала ширма, обклеенная оранжевой пленкой.
Створки сзади сомкнулись, одновременно лязгнул засов. Спустя мгновение оранжевая перегородка отъехала в сторону. Ефимов сдвинул ее ногой, руки у него были заняты автоматической винтовкой.
Тиль вздохнул и, вытащив пистолет, бросил его на пол.
– Форвертс тебя подвел, Хаген.
– Нет, не подвел. Кто продал-то?
– Есть доброжелатели, есть… – Ефимов медленно переместился в сторону, к тележкам. – Будь добр, отойди от двери.
– Что ты волнуешься? Она заперта.
– И все же отойди. Вот так, спасибо.
– В полицию не поедем?..
– Поедем обязательно. Но сперва побеседуем. В частном порядке. – Ефимов опустился на тележки. – Я вспомнил… Вспомнил, Хаген! Многое из того, что… чего не должно быть. Чего и не было никогда.
– Занятно… Врачу показывался?
– Я не болен, – серьезно ответил он. – У меня такое впечатление, что… это вообще не со мной происходит. Не со мной, а с кем-то другим. – Ефимов поправил винтовку. – Это происходит с тобой, Хаген. Или… Рихард Мэйн?
– Непло-охо… – Тиль присел на корточки.
– Я… боюсь сойти с ума, Хаген. Очень боюсь.
– Это не сумасшествие. Это и есть – форвертс.
– Как он у меня?.. Откуда?!
– Мы с тобой не родственники, часом?
– Нет. Я наводил справки, копал до пятого колена. Точно – нет.
– Тогда и объяснения – нет. Слушай, Николай… а может, не надо тебе этого? Зачем?..
– Говори.
– Рихардом Мэйном я тебе никогда не представлялся.
– Я видел твою ИД-карту! Я держал ее в руках, и…
– Ты мог бы держать ее в руках, Коля. Если бы я ее предъявил. Но ту карточку я тебе не предъявлял. Я мог бы – если бы мы встретились в квартире Полушина… Если бы я туда зашел. Но я не заходил… Понимаешь?
– Нет, не понимаю! Я тебя видел! Вчера в торговом центре твое лицо мне показалось знакомым. Я начал вспоминать…
– И что же ты, интересно, вспомнил?
– Я с экспертной группой работал… в квартире Полушина, – с нажимом произнес Ефимов. – Потом появился ты. Рассказывал о горных лыжах, о том, как вы тащили на базу покалеченного пацана… Потом мы с тобой беседовали в гостинице. Ты… спас мою дочь. Жена собиралась везти ее в бассейн, а ты сказал, что там случится несчастье. Этого я тоже не забыл, Хаген. Нет, не забыл… Ну и ресторан, конечно!
– «Поросячий визг», – промолвил он.
– Во-во! Совершенно безумная история! Ты мне пытался доказать про какие-то ракеты… бред!
