Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
Давай дневник!” И в дневнике – жирная единица. – “Укажи ты! Не так!” – И вторая единица, и тут уж нашими “колами” можно было городить целый забор. […]. Мы, малыши, конечно, совершенно не понимали, что творится с Вас. Вас. на наших уроках, но боялись его и ненавидели. Но позже, много лет спустя, я невольно ставил себе вопрос, как можно было допускать в школу такого человека с явно садистическими наклонностями?» (Обольянинов, 1963).
Конечно, автор воспоминаний может быть пристрастен. Отношения Розанова со старшими учениками были не столь враждебными. Писатель Михаил Пришвин, которого по докладной записке Розанова исключили из гимназии, позже признавал, что он сам «довел» учителя (см.: Варламов, 2002). То ли Розанов не осмеливался приставать к старшим подросткам, то ли они его в этом плане не интересовали, то ли старшие гимназисты прощали учителю некоторые «странности» за образованность и яркость, которых были лишены его унылые коллеги.
В отличие от Розанова, отношение к телесным наказаниям Федора Сологуба было неоднозначным. Личная драма поэта и писателя заключалась в том, что его самого в детстве жестоко пороли, выработав у него пожизненную потребность к порке . В своей учительской практике в сельской школе он также применял телесные наказания [2] . Когда в начале 1890-х годов молодой учитель решил включиться в общественную дискуссию и написать статью о телесных наказаниях (работая над ней с 1893 по 1896 г., так и не смог ее закончить), он столкнулся с неразрешимым противоречием.
В начале статьи Сологуб утверждает, что «воспитание по возможности должно обходиться без наказаний. <…> Внешне-принудительного характера наказание отнюдь не должно иметь. <…> Наказание может быть очень суровым, но оно не должно быть унизительным».
Однако с либеральной критикой телесных наказаний он не согласен. Хотя «всякого рода удары, толчки и щипки, наносимые в порыве раздражения, должны быть строго осуждены», настоящая полнометражная порка розгой ребенку полезна.
«Малое количество слабых ударов, не причиняя ребенку сильной боли, только вызовет прилив крови к некоторым органам. Это приведет к развитию у ребенка, когда стихнет слабая боль, целого ряда таких ощущений и представлений, которые могут толкнуть ребенка на нежный детский порок (имеется в виду онанизм, которому Сологуб, как многие его современники, включая Розанова, приписывал самые тяжелые последствия и даже посвятил поэму «Одиночество» («История мальчика-онаниста». – И.К. ). Во избежание этих вредных последствий следует наказать ребенка непременно сильно и большим количеством ударов».
Больше того, это наказание не «должно быть назначаемо только в исключительных случаях. Здоровый, сильный и резвый мальчик (обратите внимание – в разговоре о телесных наказаниях речь почти всегда идет о мальчиках. – И.К .) ничего не потеряет, если его высекут за сравнительно малую вину… В таком виде, как мы его понимаем, наказание розгой полезно ребенку как средство физического развития».
«Понимаемые правильно, поставленные в связь с другими воспитательными мерами и освященные ясным сознанием того, какие цели ими достигаются, телесные наказания являются не только важными, но необходимыми в ходе воспитания».
Поднимая отказ от розги на уровень национальной трагедии («это было русское учреждение»), Сологуб связывает с ним ослабление не только школьной дисциплины, но и семьи:
«Да, мы видим, что слабеет без розог родительская власть, да и одна ли родительская? И мы убеждены, что теперь своевременнее всего озаботиться пересадкой на нашу почву немецкой розги, да и всего того, чем крепка прусская казарма и русская каторга, чем прежде была крепка и русская семья. Мы надеемся, что люди, которые возвысят свой голос в защиту розги, будут иметь успех в своей пропаганде. В другое время и мы не стали бы защищать розочную расправу как предмет, презираемый обществом. Но теперь нам нет дела до безотчетных антипатий общества. Оно гибнет, и нужно ему помочь, хотя бы розгами. Мы пробовали много паллиативных лекарств – они не помогали. Следует прибегнуть к средствам сильным и энергичным, а из таких средств что может быть проще порки? Мы не можем требовать от родителей, чтобы они обладали высоким развитием, которое дало бы им возможность без розог поддерживать свой авторитет, у нас нет денег даже на простую грамотность большинства жителей. Мы должны поощрять их пользоваться тем единственным средством нравственного влияния, которое еще у них остается. Чтобы пороть детей, кому ума недоставало?»
Получается, что русским родителям розга заменяет разум? Звучит не слишком комплиментарно. А как насчет школьного учителя?
«Нужно, чтобы ребенок любил школу. Для <э>того нужно, чтобы в школе, при всей привлекательности толкового преподавания, не было ничего такого, что ребенок встречал лишь в школе и что ему неприятно. Ребенок должен любить учителя. Нельзя любить того, кто нас исключительно бьет. Пусть же все порют ребенка. Дома их должны пороть родители, старшие братья и сестры, старшие родственники, няньки, гувернеры и гуверн<антки>, домашние учителя и даже гости. В школе пусть его дерут учителя, священник, школьное начальство, сторожа, товарищи и старшие и младшие. В гостях за малость пусть его порют, как своего. На улице надо снабдить розгами городовых: они тогда не будут без дела».
М. Павлова считает, что текст статьи Сологуба «О телесных наказаниях» не дает оснований заподозрить автора в желании иронизировать по этому поводу или в цинизме, и, учитывая особенности личной жизни писателя, она, вероятно, права. Но в этом случае пародийный эффект возникает помимо воли автора, который не мог этого не заметить. Может быть, статья не была закончена не только потому, что могла повредить его карьере (тридцатилетний учитель Тетерников хлопотал о повышении по службе, «инспекторском месте») и содержала постыдные интимные признания, но и потому, что его рассуждения зашли в тупик и автор понял, что его экзотический личный опыт не может стать всеобщим?
Как бы то ни было, в своей позднейшей педагогической публицистике (см.: Педагогические огорчения Федора Сологуба, 2008) он рассуждает совершенно иначе.
«Желательна такая школа, куда учащиеся могли бы приходить с готовыми своими запросами, а учителя при ней были бы обязаны лишь удовлетворять их запросам. Учителя были бы для пояснения, для помощи, для того, чтобы сказать, что надобно прочесть, как и в каком порядки работать» (статья «Под спудом»).
«Зачем учителю надо быть начальником? Зачем, вообще, надо, чтобы везде были поставлены начальники! Не общественные деятели, а начальники! Много распорядителей, – да и много ли толку в работе?
Во что обращается школа, если на каждый урок приходит по начальнику?
И обществу, и школярам, да и учителям, наконец, несравненно полезнее, чтобы школа не взбиралась на ходули, скромно признала себя одним из предметов общего пользования, как театр, почта, железная дорога и т. п. Попроще надо быть с детьми. Какие там для ребятишек начальники! Маленькие чиновнички в мундирчиках, почтительно рапортующие своим начальникам о падении Римской империи, – что за комедия! Курам на смех» (статья «Учитель или начальник?»).
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
