Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
Пришлось мне быть случайною свидетельницей и другого подобного факта: мальчик, уложив в ряд всех кукол своей сестры и ее подруг, сек их розгою по обнаженному туловищу, причем глаза его горели, лицо было красное, руки буквально дрожали. Свое поведение мальчик объяснил тем, что точно так же наказывал отец своих детей, когда они провинились в какой-то шалости <…>.
Я не стану говорить о телесном наказании вообще, об этом продукте вымирающей азиатчины, об этой наичернейшей странице в книге жизни, для осуждения которой не хватит толстых томов литературы. Я хочу лишь указать на ужасные последствия применения давно устаревшего способа “исправлять” детей розгой, плеткой и всякого рода орудием телесных наказаний. Я не касаюсь этой меры ни “за” ни “против” с ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ точки зрения. Не касаюсь того озлобления и тяжелого чувства ненависти и глухой жажды мести, которое вызывает эта мера в наказуемых детях и которое у более впечатлительных детей остается годами. Я не касаюсь телесного наказания и с ГИГИЕНИЧЕСКОЙ точки зрения, то есть не касаюсь того вреда, который эта варварская, отжившая форма наказания приносит здоровью наказуемого ребенка. Все это дело специалистов-педагогов и врачей. Я хочу лишь подчеркнуть то опасное унижение человеческого “я”, которое скрывается под каждым ударом, под каждым шлепком даже самой любящей матери. Я хочу отметить исключительно только печальные последствия плетки для стыда и добродетели детей. Дети – ведь тоже люди, правда маленькие люди, но гораздо более пытливые, чуткие, анализирующие и сознательные, нежели взрослые, даже более сознательные. Порой их гордое, маленькое “я” глухо волнуется, протестует и каменеет в конце концов, если посягать на их человеческое достоинство…
Щадите же это детское “я”, лелейте его, как цветок тепличный, и всячески оберегайте проявляющийся в них человеческий стыд.
Потому что стыд – красота…»
Негативное отношение русских писателей Серебряного века к телесным наказаниям детей не было единодушным. Диссонанс вносят два писателя, причем оба были школьными учителями, – Василий Васильевич Розанов (1856–1919) и Федор Сологуб (Федор Кузьмич Тетерников, 1863–1927).
В книге «Сумерки просвещения» Розанов (1899) теоретически осуждает насилие над личностью ребенка, но одновременно утверждает, что школьное воспитание должно быть суровым, и даже предлагает восстановить телесные наказания (Розанов, 1990).
«В физическом наказании нет ничего такого пугающего, что в нем прозрела новая педагогия и чего не видели люди самого высокого образа мыслей и безупречного характера долгие века. Заметим в дополнение своих мыслей и в оправдание тех умерших поколений, которые мы считаем во всяком случае более способными к любви, чем поколение наше, что именно истинная их любовь к своим детям, любовь серьезная и ко многому обязывающая, а потому трудная, и сделала их немного суровыми в отношении этих детей. Но конечно, нет необходимости, чтобы эта суровая любовь доходила даже до физического наказания. Идеал лежит в семье, где самая мысль о нем уже оскорбительна…» (Там же).
Но это – идеал. Практическая семейная порка Розанова нисколько не смущает. Больше того, писатель рассказывает, что в бытность его учителем гимназии и классным наставником к нему как к последнему прибежищу «нередко являлись матери учеников (всегда вдовы) с просьбою наказать розгами (т. е. чтобы это было сделано в гимназии) своего разболтавшегося мальчугана: “Сестер колотит, меня не слушает, ничего не могу сделать” etc; я, конечно, объяснял, что это запрещено всеми параграфами, но, зная конкретно (ведь в педагогической литературе фигурируют в качестве примеров лишь бумажные манекены, которых “во всем можно убедить словами”, и, конечно, зачем для них наказание?) мальчишку способного и, что называется, взорвавшегося, потерявшего голову от баловства, всегда давал совет – обратиться к кому-нибудь по соседству или из родственников и больно-больно высечь его» (Там же).
Иными словами, Розанов делал то, что пародировал Чехов, и никаких нравственных сомнений по этому поводу у него не возникало. Больше того, розга, по его мнению, пробуждает собственную активность ребенка:
«И теперь, когда мне приходится видеть в богатой и образованной семье лимфатических детей, киснущих среди своих “глобусов” и других “пособий”, я всегда, вспоминая и свое детство, думаю: как бы встряхнулись они. Оживились, начали тотчас размышлять и чувствовать, если бы <…> их самих вспрыснуть по-старому. Все тотчас бы переменилось в “обстоятельствах”: и впечатлительность бы пробудилась, и сила сопротивления требуемому, – именно оживился бы дух, который теперь только затягивается какою-то плесенью под музыку все поучений, поучений и поучений, все разъяснений, разъяснений и разъяснений. Розга – это, наконец, факт; это – насилие надо мною, которое вызывает все мои силы к борьбе с собою; это – предмет моей ненависти, негодования, отчасти, однако же, и страха; в отношении к ней я, наконец, не пассивен; и, уединившись в себя от всех, в руках кого она, наконец, свободен, т. е свободен в душе своей, в мысли, не покорен ничему, кроме боли своей и негодования. <…> Что касается “унижения человеческой природы”, будто бы наносимого розгой, то ведь не унизила она Лютера, нашего Ломоносова; отчего же бы унизило современных мальчишек?» (Там же).
Это настоящая поэзия порки! Чувствуется, что если бы не министерский запрет, учитель Розанов не ограничился бы добрыми советами, а с удовольствием самолично выпорол бы нерадивых учеников. Не стоят ли за этим какие-то личные проблемы? Дотошные канадские литературоведы раскопали опубликованное письмо бывшего ученика Розанова:
«В девяностых годах прошлого века я жил в городе Белом быв [шей] Смоленской губернии, и в 1891 и 92 гг. состоял учеником первого класса местной шестиклассной прогимназии. Преподавателем географии у нас был Василий Васильевич Розанов […]. Давно это было, […] но личность […] Розанова передо мной стоит до сих пор так ясно, как будто мы расстались с ним только вчера. Среднего роста, рыжий, с всегда красным, как из бани, лицом, с припухшим носом картошкой, близорукими глазами, с воспаленными веками за стеклами очков, козлиной бородкой и чувственными красными и всегда влажными губами, он отнюдь своей внешностью не располагал к себе. Мы же, его ученики, ненавидели его лютой ненавистью, и все, как один […] свою ненависть к преподавателю мы переносили и на преподаваемый им предмет. Как он преподавал? Обычно он заставлял читать новый урок кого-либо из учеников по учебнику Янчина “от сих до сих” без каких-либо дополнений, разъяснений, а при спросе гонял по всему пройденному курсу, выискивая, чего не знает ученик. Спрашивал он по немой карте, стараясь сбить ученика. Например, он спрашивал: “Покажи, где Вандименова земля?”, а затем, немного погодя – “А где Тасмания? Что такое Гаваи? А теперь покажи Сандвичевы острова”. Одним словом, ловил учеников на предметах, носящих двойные названия, из которых одно обычно упоминалось лишь в примечании. А когда он свирепел, что уж раз за часовой урок обязательно было, он требовал точно указать границу между Азией и Европой, между прочим, сам ни разу этой границы нам не показав. […] Но вся беда еще не в этом. Когда ученик отвечал, стоя перед партой, Вас. Вас. подходил к нему вплотную, обнимал за шею и брал за мочку его ухо и, пока тот отвечал, все время крутил ее, а когда ученик ошибался, то больно дергал. Если ученик отвечал с места, то он садился на его место на парте, а отвечающего ставил у себя между ногами и все время сжимал ими ученика и больно щипал, если тот ошибался. Если ученик читал выбранный им урок, сидя на своем месте, Вас. Вас. подходил к нему сзади и пером больно колол его в шею, когда он ошибался. Если ученик протестовал и хныкал, то Вас. Вас. колол его еще больней. От этих уколов у некоторых учеников на всю жизнь сохранилась чернильная татуировка. Иногда во время чтения нового урока […] Вас. Вас. отходил к кафедре, глубоко засовывал обе руки в карман брюк, а затем начинал производить [ими] какие-то манипуляции. Кто-нибудь из учеников замечал это и фыркал, и тут-то начиналось, как мы называли, избиение младенцев. Вас. Вас. свирепел, хватал первого попавшего […] и тащил к карте. – “Где граница Азии и Европы? Не так!
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
