«Ишь, — подумала Галя, — летит отдыхать в Гавану после пережитых потрясений. Или в Люксембург. — Они летели через Люксембург. — А может, не отдыхать, может, на какую-то конференцию, которых сейчас пруд пруди...»
Лицо маститого писателя было искажено гримасой отвращения, адресованного, очевидно, не Гале... Гале же он сказал:
— Простите, вы не могли бы мне подыскать другое место?
Галя удивилась. Рядом с писателем сидел приятного вида американец, который еще на телетрапе поприветствовал ее на английском с американским акцентом. По виду — молодой профессор в темных очках, высокий, стройный, с прической-ежиком, которую, по ее наблюдениям, носили молодые американские ученые, в отличном темно-сером джемпере... Соседство вполне приятное, но Галя почувствовала, что Р. имеет претензии именно к этому симпатичному американцу.
— К сожалению, все места заняты, — мягко сказала она.
Р. вздохнул и позволил Гале пристегнуть себя.
— Please, help me[2], — обратился к ней американец, беспомощно вертя в руках привязные ремни.
Галя заметила, что писателя передернуло. Он отвернулся к иллюминатору, вместо того чтобы пожирать глазами заканчивающую информацию Женечку Голубеву, и уставился взглядом в предзакатные облака.
Самолет поднялся в воздух. С самого начала полета Галя почувствовала, что в этом рейсе будут какие-то незадачи. Ну, во-первых, этот Р., ерзавший в своем кресле. Во-вторых, подвыпившая шведка, попытавшаяся в проходе раздеться догола, — бригаде едва удалось предотвратить сеанс стриптиза и утихомирить скандинавку... В-третьих, Галю стал терзать американец.
Случались в полетах такие — выберут себе в жертву кого-нибудь из бригады и как начнут терроризировать бедную женщину! Сейчас Галя напрасно надеялась на Женюру, умевшую укрощать самых капризных пассажиров. Профессор хотел ее, Галю, и только ее. Видимо, он прочитал на ее лице следы образованности. Он и не думал кокетничать с Галей, не делал ей комплименты на своем американском-английском, не улыбался ей, не отпускал остроты, не таращил на нее глаза, пардон, очки — но требовал к себе повышенного внимания.
Не успели они подняться в воздух, как на коленях иностранца появился журнал с кроссвордом, который он с азартом принялся разгадывать.
Сначала он спросил у Гали фамилию автора романа «Жерминаль».
— Золя, — удивляясь невежеству «профессора», сказала Галя.
Писатель Р. раскрыл рот, очевидно для какой-то колкости, но сдержал себя и снова отвернулся.
Галя увидела, как американец печатными русскими буквами вывел в клетках:
— Зола.
— Золя, — поправила Галя.
— Сенк ю, — поблагодарил американец.
«Не лингвист», — подумала Галя.
Через пару минут американец вновь потребовал Галю к себе. На этот раз его интересовал яд, которым Клавдий отравил отца Гамлета.
— Цикута, — предположила Галя.
— Сенк ю, — молвил американец.
Не успела Галя отойти, как он справился у нее о русском художнике, авторе «Утра в сосновом бору».
— Шишкин, — терпеливо ответила Галя.
Американец одобрил ее осведомленность в области живописи, оттопырив большой палец, а Галя подумала: «Не искусствовед».
Через десять минут «профессор» выяснял у нее, кого следует считать «отцом истории».
— Геродота, — произнесла Галя, решив про себя: «Не историк».
Затем «профессору» потребовался синоним «собачьей будки».
— Конура, — отозвалась Галя, вообще не зная, что думать.
— Что есть конура? — на скверном русском спросил «профессор» осклабившись.
— Домик для песика, — пояснила Галя, метнув взгляд в сторону Р., которого уже заметно тошнило от соседа.
— Что есть песик? — настаивал «профессор».
— Собака, — сказала Галя, — гав-гав.
— Доге коньюра? — переспросил американец.
— Доге конура.
— Совьет раите? — снова спросил американец. Галя хотела сказать, что «совьет раите», то есть советский писатель, сидит рядом с ним и что о советском писателе не худо бы справиться у самого советского писателя, но, увидев перекосившееся от злобы лицо Р., взглянула через плечо «профессора» и сказала:
— Трифонов.
Затем американец поинтересовался народом в Бразилии, пустыней Индии, государством в Северной Африке, фамилией конструктора батискафа, о которой Гале пришлось справиться у других пассажиров, римским философом...
— Братья Гракхи, — проходя мимо с тоником со льдом, — пошутила Женечка.
— О, тут не есть братья... тут есть одьин человек...
— Может, Светоний?
— Сенека, — подсказала Женя, ослепительно улыбаясь.
На кухне Галя пожаловалась Женечке:
— Этот американец меня забодал! Что я ему, энциклопедия, что ли?
— Он неровно к тебе дышит, черт побери, — изрекла Женя.
— Когда есть ты, кто может быть неравнодушен ко мне? — засмеялась Галя.
— Уверяю тебя, — стояла на своем Женя. — Боюсь, в Люксембурге он купит журнал с новой головоломкой... Это у него такой способ ухаживания... В Гаване сделает тебе предложение, помяни мое слово!
— С ума сошла, — усмехнулась Галя. — Тебе всюду мерещатся предложения руки и...
Она осеклась.
Шторки, скрывавшие кухонный отсек, открылись, и она увидела американца.
— Есть проблемы? — со смехом в голосе поинтересовалась Женя.
— Есть проблемы, — на чистом русском языке ответил «профессор». — Никак не могу отгадать имя девушки, которую никогда нельзя застать дома, которая летает на самолетах «Аэрофлота» и имеет прелестную дочь по имени Люба...
Американец снял очки.
— Федор? — ахнула Галя. — Боже мой! Федор!
— Сколько зьим, сколько льет, как говорит хороший русский поговорок, — произнес Федор Ступишин.
Женя прыснула.
— Говорила же я тебе... — начала она.
— Что вы, красавица, говорили этой замечательной девушке? — осведомился Федор.
— Говорила, что нас ждет какая-то головоломка, — нашлась Женя.
— Вы очень проницательны, — похвалил ее Федор.
Женя смутилась.
— Ладно, извините, мне надо к пассажирам... Галя, закрой задвижку, — уходя, шепнула она Гале.
— Федя! — Галя повисла у него на шее. — Как я рада! Ты вылез из телевизора?
— Я смекнул, что тебя можно поймать только на работе, — объяснил Федор. — Ну, здравствуй, дорогая моя!..
