– И если я правильно понял, и завистью, и гневом, и чревоугодием, и гордыней, и алчностью, – добавил Мункар.
– А когда эта страсть его отпускает, он впадает в апатию и оцепенение, – заключил ангел-хранитель. – Его страсть к разрушению – это своего рода навязчивая идея, но она носит врожденный характер, это как бы основа его жизни, что-то вроде дополнительного органа, которым другие люди, к счастью, не наделены. Однако эта страсть – главная в его жизни – не исключает наличия других, которым он предается с той же силой. Одно время он просто болел шахматами, я слышал, как он тогда бормотал во сне: «Этот негодяй идет конем, а мы пойдем ладьей…»; а когда он заболел охотой, то мог отмахать в день до сорока километров, и все по болотам да по горкам. Было у него увлечение коньками, так зрители просто промерзали насквозь, любуясь его пируэтами. А когда он ударился собирать грибы, то таскал их просто мешками, невзирая даже на проливной дождь. Но я не виноват…
– Микофилия – любовь к грибам – грехом не считается, – сухо заметил Мункар.
Судьи переглянулись. Раз дело дошло до грибов, пора было прекращать следствие. Вопросов больше ни у кого не было. Оставив Рихтеру последнюю возможность оправдаться, Аватур Музания предоставил ему слово:
– Что ты имеешь сказать в свое оправдание?
Калмыцкая физиономия Рихтера налилась кровью. Лысина его покраснела. Щеки запылали. Раскосые глаза уставились куда-то помимо судей, словно уже успели пронзить их насквозь. Вся его приземистая фигура как-то собралась и напряглась, так что он стал похож на приготовившегося к атаке кабана.
– Да поймите же вы наконец, – сказал он, – что мне, человеку, не пристало оправдываться перед холуями самого ужасного кровопийцы на свете, да еще и в перьях. Да меня смех берет, когда вы попрекаете меня какими-то тысячами и миллионами мертвецов. А я тогда попрекну вашего Боженьку всеми смертями всех когда-либо рождавшихся людей. Там, на земле, я естественно не верил в Его существование, да и само Его существование только подтверждает мою правоту. Он не тот, каким представляется, чтобы в Него верили. Нет Бога всемогущего и всеблагого, в самих этих определениях заложено противоречие. Тот, Кто принимает себя за вашего Бога, – да я миллион раз плюну Ему в рожу, потому что только такую философию Он и способен понять. Как Ему иначе объяснить, что рядом с любым мало-мальски порядочным и умным человеком Он – просто темный работяга, сотворивший нелепейшую Вселенную, которой сам управлять не в состоянии? Что, Он потратил на это шесть дней? Оно и видно! Вот если бы я был творцом, я бы вам вместо Вселенной такой механизм выдумал, который работал бы без единого сбоя, уж можете мне поверить. А ваш псевдо-Боженька просто неумеха, вот и получает каждый день от своего творения да в рожу! Ну, вот вы там, сикофанты, как вас там, кто меня придумал? Кто меня таким сделал? И разве мое существование не делает Его существование посмешищем? Он выдает себя за Бога и при этом допускает, чтобы я был тем, что Он же осуждает? Да даже я, простое двуногое существо, и без всяких перьев, любого, кто мне сопротивлялся, стирал в порошок! Да если бы Он был хоть чуть-чуть достоин Своего Божества, Он бы, как только увидел, что я родился, сразу бы отправил меня обратно в небытие, потому что должен был знать, что я родился, чтобы показать Ему кукиш! А Он, – как Он ведет себя с такими, как я? Он лезет за нас на крест, что вообще – верх дурости. А вы? Вы вот тут присвоили себе право судить меня, потому что можете мне сделать плохо, а что вы, собственно, понимаете в мировой истории? У вас есть царь – Он, буржуазия – вы, ангелы, и пролетариат – мы, и вам надо одно – чтоб так было вечно? Да самый сопливый младенец уже понял бы, что так вечно продолжаться не может, потому что на то есть диалектика. Ну вот, скажите, зачем ваш распрекрасный Боженька допустил противоречия? Допустил – вот пусть сам и пропадает теперь. Даже сама возможность существования какого-либо противоречия заведомо обрекает Бога на исчезновение. Боженька постепенно приходит в негодность, друзья мои. И происходит это от трения тезы об антитезу. Знаю, вы почитаете всяких там бездельников, которых зовете мучениками, святыми, но скажите на милость, чего они добиваются всеми этими своими кривляньями? Да они просто пляшут какой-то теологический канкан на потребу дураков и юродивых! А эти нимбы, что они напяливают себе на башку, – да это просто перевернутые ночные горшки! Что хорошего сделали они человечеству? Они просто всячески исхитрялись продлить век общества несправедливости, в основе которого лежит величайшая несправедливость в мире: почему Он – Бог, а я всего лишь человек? По какому праву Себя Он сделал Богом, а меня – человеком? Я отказываюсь играть в какие бы то ни было игры с этим шулером! А если я тоже хочу быть богом, что тогда?
Я внимательно выслушал перечень пороков, в которых вы так по-детски меня обвиняете. Я никого не люблю – пусть. Кто же виноват, что ваш Боженька не заложил в меня любовь? Кто виноват, что и мир вокруг нас не так уж любвеобилен? И потом, почему любовь считается верхом добродетели? Кто и когда это доказал? Я убил много народу, ладно. Прежде всего, по-настоящему никто никого никогда убить не может – мы все обречены на смерть. В худшем случае, кого-то можно лишить остатка жизни, а это не так страшно. Но допустим. Да, я хорошенько перемолол всех этих аристократов. Богачей, попов, офицеров. Но разве мне не следовало пойти на все ради революции? Да, я тысячу раз преступил буржуазную мораль, но если у буржуа есть их мораль, почему я не могу иметь своей? Своей собственной, которую я сам придумал и которую ни разу в жизни не преступил? Побеждая, я не щадил побежденных? Ну, а если я так считаю – что победитель должен быть беспощаден? Кто вы такие, чтобы не соглашаться со мной? Вы исполняете свои ангельские обязанности так, как понимаете их, а я исполнял свои человеческие обязанности так, как их понимал. Вот когда вы упрекаете меня в том, что я истреблял попиков и монашек, в этом больше логики: это ваши друзья, вы должны держаться на их стороне. Но, с одной стороны, попу никогда не повредит принять мученичество, наоборот, он так наберет больше очков, а с другой, разве священники не призывают прощать обидчикам? Ведь если бы их перестали обижать, они лишились бы своего капитала. Желая отомстить за них, вы противоречите и им, и себе самим. Я их убиваю – они мне прощают. Каждому свое.
Но я знаю, что вы все равно меня осудите, и понимаю вас: я – ваш враг, и вы сильнее. Я же сказал: победитель обязан быть беспощаден. Представьте на мгновение, что я – сильнее вас: я бы не раздумывая послал вас лизать раскаленные сковородки. Короче, все это вопрос расстановки сил, а вовсе не справедливости, а вы – лицемеры, и ваше мирозданье, которым вы так кичитесь, – выгребная яма. Вот я подожду на самом дне преисподней, пока ваш Боженька не придет совсем в негодность. А тогда выйду оттуда и сам стану богом.
Слюна кипела в уголках его рта.
И снова судьи обменялись взглядом. Они заметили ликование, с каким Рихтер подбирал самые оскорбительные слова. Подняв глаза к небу, ангел-хранитель, казалось, говорил: «Он всегда был такой. Я не виноват».
– Ты только забываешь одно, – сказал Рихтеру Аватур Музания. – Бог тебя любит.
