Долгое время Юхан отмечал крестиком каждый день в календаре. Он хотел знать, какой сегодня день недели — понедельник, вторник, среда, четверг или пятница? Он хотел знать, холодно или тепло на улице. Август в Норвегии — месяц одновременно осенний и летний, все зависит от температуры. Поэтому он обычно спрашивал у медсестер, какая сегодня погода.
Это было в четверг или в пятницу. Да, точно, в четверг или в пятницу. В тот день должен был прийти Андреас вместе со своей беременной подругой Эллен. Май сообщила ему об этом вчера, а может быть, позавчера.
Юхан больше не различал дни недели, он забывал ставить крестики. Было ли тепло или холодно. Он не спрашивал. Об этом он тоже забывал. Но самая приятная, молодая и самая красивая из медсестер, длинноволосая блондинка по имени Малин, сказала ему, что на улице тепло.
Малин как раз сидела у него на краю кровати и рассказывала, что сегодня тепло. В то утро она надела на себя три свитера, потому что думала, будто на улице холодно. А потом, по дороге на работу, говорила она, сняла с себя все свитера. Сначала первый, потом второй, а потом и третий. Было так жарко, что ей хватило всего-навсего маленькой белой хлопковой рубашки.
Она засмеялась. Самая красивая медсестра во всей больнице засмеялась, беседуя с ним. Ее смех был похож на холодную свежую воду. Юхану хотелось выпить его.
Лежа в кровати, он представлял, как это происходило. Шла ли она пешком? Начала ли снимать свои свитера на перекрестке? А может, она ехала на трамвае? Такого представления ему не приходилось видеть в трамвае.
Так значит, это было в четверг или в пятницу. А может быть, в четверг и в пятницу одновременно. Такое бывает? Юхан окликнул соседа за ширмой:
— Послушай, какой сегодня день?
Он услышал, как тот ворочается и бормочет: черт побери, вот черт побери. Юхан кашлянул.
— Извините, — сказал он. — Должен прийти мой сын. Мне хотелось бы знать, какой сегодня день недели. Не хочу, чтобы он подумал, будто бы я плохо соображаю. Но все-таки извините. Снова я вам помешал.
— Сегодня суббота, — пробормотал сосед.
— Спасибо.
Мужчина покашлял.
— Большое спасибо, — повторил Юхан.
Во второй половине дня пришел Андреас. Внезапно он появился в дверях, вид у него был ошарашенный. Юхан попытался встать. Гнойник только что перебинтовали, чтобы не испугать посетителей. Малин сделала это особенно изящно, как она утверждала. И вот Андреас стоит в дверях. Его сын.
— Мы не виделись восемь лет, — сказал Юхан, и на глаза навернулись слезы. Он этого не хотел. Слезы — это театр. Дешевый театр.
Андреас кивнул и вошел в палату в сопровождении Май, а также рыжеволосой молодой женщины, которую представили как подругу Андреаса Эллен. Ее беременный живот тоже представили Юхану.
— Это девочка, — сказала Эллен. — Мы уже знаем. Срок вчера вышел, — продолжала она с улыбкой. — Вот, жду теперь. — Она покачалась из стороны в сторону. — Качаюсь и жду.
— Я тоже, — мягко сказал Юхан. — Качаться я не качаюсь, но жду, так же как и вы.
Эллен посмотрела на Юхана. Она не поняла. Стала объяснять, что имела в виду. Вот она какая, Эллен, подумал он. Не понимает, о чем идет речь, но любит объяснять.
— Я про то, что вчера уже должна была родить, — сказала она. — И теперь перехаживаю… Вот что я имела в виду, когда говорила, что качаюсь и жду.
Юхан кивнул:
— Ах вот вы о чем! Теперь все понятно.
Май стояла у них за спиной и наблюдала. Юхан подумал, что она будто бы хочет впитать в себя все происходящее, чтобы потом при случае рассказать об этом подробнейшим образом.
А в чем же причина? Причина того, что отец и сын не разговаривали друг с другом в течение восьми лет, была весьма расплывчата. Андреас как-то спросил, нельзя ли ему пожить на вэрмландской даче Юхана и Май, а Юхан ответил, что сейчас не самое подходящее время, и Андреас принял эти слова к сведению. Несколько недель спустя они обедали вместе, в мире и согласии. Незаметно в разговоре проскользнул вопрос о даче, скорее всего, между делом, ведь все было так славно. Позднее, в тот же вечер, Юхан сказал Май, что хотел бы проводить больше времени с сыном. Месяц спустя Юхан получил от Андреаса письмо, в котором тот заявлял, что презирает отца, так же как отец презирает его самого. И его отказ в просьбе по поводу дачи был лишь последней каплей.
Юхан покачал головой. Письмо задело его, но сам он этого не осознал. На даче шел ремонт, надо было убрать протечки. Он ведь так и сказал. Да и вообще, он не обязан ничего объяснять. Сын уже взрослый человек, с какой стати он должен пускать его на свою дачу, как только тому заблагорассудится, чтобы он бог весть чем и бог весть с кем занимался в их с Май частных владениях, среди их личных вещей. Но дело, конечно, было в протечках. Андреас и сам должен это понимать.
Несколько дней спустя после того письма Юхан попросил Май позвонить Андреасу. Он считал, что у нее лучше получалось улаживать подобные дела.
Андреас сказал Май:
— Неужели отец не понял, что теперь мы чужие люди. В моей жизни его больше не существует.
И вот теперь сын сидит перед ним. Такой же худой, как отец, но лицо у него от матери. А вместе с сыном — подруга, в любой момент готовая родить. Надо бы спросить у нее, читала ли и она новеллы Марселя Бавиана. Ха-ха. Но Юхан удержался. Вместо этого он попытался улыбнуться, хотя напряжение причиняло ему боль. Больно было не от собственного лицемерия. А от движения. Губы, глаза, щеки, все мускулы на лице, которые приходили в движение, чтобы изобразить некое правдивое подобие улыбки. И голова. Давящая боль, которая никогда не проходила. От присутствия гостей боль только усилилась. Юхан чувствовал, как эта боль превращалась в одно- и двусложный речитатив: прочь-по-шли-я-не-мо-гу-не-хо-чу-не-сей-час.
— Вот мы и здесь, — сказал Андреас. — Как ты себя чувствуешь, папа?
— По-разному, — ответил Юхан, пытаясь удержать на губах с трудом получившуюся улыбку. Лицо его вот-вот готово было развалиться на части, расколоться, разбиться, разверзнуться, как гнойник на щеке. Скоро из него наверняка брызнет всякая дрянь. Он осторожно нащупал шприц с морфием. Все это видели, но никто ничего не сказал.
— Восемь лет, — сказал Юхан.
— Да, — ответил Андреас.
Обе женщины, Май и Эллен, молча сидели и слушали.
— Восемь лет, — повторил Юхан.
— Но теперь ведь ты болен, — откровенно ответил Андреас. — И это меняет дело.
Юхан хотел спросить, что именно это меняет. Может быть, Андреас пришел сюда, чтобы простить его? В таком случае он мог бы не беспокоиться. Май говорила о примирении. А не о прощении. Юхан не сделал ничего такого, за что его надо было прощать.
Он повернулся к Андреасу:
— Дело было в протечках!
