Согласились мы с Ильей. Затарились пивом, взяли удочки и снеди всякой на пару дней. Илюха заранее радовался — предвкушал, как мы шашлычков пожарим, в бане попаримся, а после в озере сполоснемся и пивка попьем.
Выехали на двух машинах: Илюхиной и приятеля, которую и надо было в гараже запереть на время отсутствия хозяина.
Вечером в пятницу вся трасса оказалась забита чуть не до границы области. Измучились мы с Илюхой за рулем — вместо четырех часов ехали больше семи. В деревню прибыли в сумерках, приятелево имение в потемках едва разыскали. Намаялись так, что уже и к шашлыкам охота прошла.
Но раз было решено — не отступать же. Не по-мужски!
Пока машины разгружали, ставили в гараж «ласточку», осваивались в доме и обустраивали мангал — времени еще утекло. Тьма кромешная, комары налетели.
Я остался на полянке перед домом шашлыки жарить, а Илюха пошел с баней разбираться: воду в котел заливать, дрова колоть.
Из-за забора на нас неодобрительно поглядывал древний дедок — его огород по-соседски примыкал к «фазенде» нашего приятеля. Старик топтался то на крыльце своего дома, высматривая — что мы там, на полянке, делаем, то выходил на огород и прохаживался по нему одиноким орлом…
Увидав, как Илюха носит дрова к бане, чтобы затопить, старик поджал губы и проворчал:
— Додумались. На ночь глядя… Не боитесь после полуночи с чертями париться?!
Посмеялись мы с Илюхой на его воркотню и занялись каждый своим делом.
Около полуночи шашлыки у меня были уже готовы. Я окликнул Илюху, чтоб он шел есть, но он то ли не услышал, то ли опять за дровами в сарай ушел.
Поел я без него, бутылочку светлого высосал. Посидел на крылечке, отмахиваясь от комаров. На небо луна выкатилась, огромная — весь двор словно молоком залило. Каждую травиночку видно. Хорошо!
Только холод стал донимать — все-таки у нас не тропики, ночи зябкие.
Посмотрел на часы — мать честная! Полночь давно. Ну, думаю, как бы там ни было, а за столько времени уже три бани истопить можно. А Илюха все не шел.
Ну, раз гора не идет к Магомету, решил я… Собрался сам и по тропиночке к бане направился.
Прихожу — дверь в предбанник нараспашку, Илюхи нет. А баня натоплена жарко. Может, напарился мой дружбан до полного угару да к озеру побежал, охолонуться? Ну так сам вернется скоро. Не стал я его дожидаться — разделся и на полок залез. Согрелся. Сижу, блаженствую. Веничек дубовый запарил, на каменку из ковшичка плеснул — хорошо. Пар душистый клубами всю баню заполонил.
Вдруг слышу — дверь заскрипела, и Илюхин голос:
— Что, никак паришься без меня?
— А ты как думал? — отвечаю. — Меня не позвал. Первый пар себе одному загрести думал?
— Да я и не парился еще, — Илюха говорит. — Сейчас вот поддам жару…
И плесканул на каменку. Да так, что я еле утерпел — дышать стало нечем, и не видно ни зги. Чую — Илюха под боком толкается, на полок лезет.
Сидим, потеем. Илюха говорит:
— Давай веничком тебя попарю.
Дал я ему веник, повернулся спиной. Илюха веником машет — сперва легонько по спине охаживал, а потом как пошел хлобыстать — у меня глаза на лоб полезли.
— Эй, — кричу, — ты что-то разошелся! Что я тебе, Терминатор, что ли?!
Глянул вниз — а под полком, где воздух похолоднее и пара нету, яснее ясного видно: у дружка моего Илюхи не ноги, а… копыта. Перестукивает он ими, переминаясь на одном месте, и, слышу, приговаривает с усмешкой:
— Терпи-терпи. То ли еще будет… в аду!
Не помню, как я из бани вылетел — успел только полотенце в предбаннике схватить. Очнулся где-то на тропинке, на полдороге между домом и озером. Тихо кругом, в небе луна, звезды светят.
И прямо передо мной — Илюха. С полотенцем на плече от озера идет.
— Где ж ты ходишь-то, — говорит, — Толян? Везде тебя искал.
А у меня челюсть трясется и руки-ноги дрожат. В какую это историю я угодил? Не пойму в чем дело: вот он, Илюха, друг-приятель мой старинный, давний, стоит передо мной. Такой же вроде, как и всегда: глаза карие, нос картошкой, волосы темные, встрепанные. На щеке родинка с левой стороны. Смотрит на меня, как будто я с луны упал.
— Ты, — говорит, — чего такой?
— Какой — такой? — спрашиваю. А у самого челюсть мелко подрагивает, и зубы пляшут, друг на друга не попадают.
— Да странный какой-то. — Илюха плечами пожал. — В баню-то пойдем? А то ведь простынет, весь жар уйдет. Даром, что ли, топил, возился?
Что мне было ему сказать? На смех подымет. Скажет — перепил крепкого бочкового. Белочку словил. Насмешек после долго не оберешься.
А сам думаю: может, это я заснул в той бане нечаянно? Или правда померещилось? Мало ли как оно бывает. Но признаваться Илюхе, что трушу с ним в баню пойти, — ну, это совсем не дело. Ладно, думаю, была не была, где наша не пропадала!
— Идем, — говорю, — скорее.
Пришли мы с Илюхой в баню. Я дверь в парную открыл, посмотрел — ничего и никого. Даже веник мой на полке сухой лежит!
Разделись мы, зашли в парную, дверь закрыли. Я на полок не полез, внизу, на скамеечке устроился. А Илюха радуется — простыню расстелил, улегся на полке повыше.
— Поддай-ка, — просит, — на каменку.
Я в ковшичек воды набрал — поплескал, как он просит. Окутало нас жаром и паром, словно в теплую перину завернули. Сидим, пот с меня ручьями течет. Намылился я, мочалкой обтерся. И тут Илья веник мне в руки сует и просит — похлещи!
Ну, я его похлестал. А он:
— Слабовато что-то. Ты посильней давай!
Я посильней дал. А Илюха смеется:
— Да ты зря качался, что ли? Сильней надо!
Я со всей дури как пошел махать — аж руку чуть себе не вывихнул, а он все одно и то же твердит:
— Сильней давай! Чего силы жалеешь?!
Запыхался я, стою в поту, в мыле.
— Дай мне, — говорю, — хоть передохнуть, водичкой освежиться.
— На том свете, — Илюха отвечает, — передохнешь.
И голос такой чудной.
Я глянул — а у него пониже спины что-то черное извивается. Мать честная! Хвост.
Не выдержал я — заорал и сбежал опять из проклятой бани. Все побросал там — одежду, полотенце. В чем мать родила бегу к дому. У крыльца там свет горит.
А из дверей — Илюха. Увидел меня — обрадовался, руками замахал. Морда, правда, обиженная:
— Ты куда, — говорит, — Толян, подевался-то?
Пихнул я его с крылечка в кусты, шмыгнул в дом, дверь запер и забаррикадировался там. От греха подальше.
Слышу — Илюха ругается на чем свет стоит, на грядку упал, в земле извозился.
