— Косметика помогает женщинам выстоять в трудные времена. Сейчас многие из них трудятся на предприятиях. Выпускайте побольше помады. Женщинам нужна ваша поддержка, — сказал президент в заключение беседы.
То же самое услышала от него и Элизабет Арден, побывавшая в Белом доме вскоре после Елены. Каждая из них решила, что президент обращался за помощью к ней лично, каждая с удвоенной энергией взялась за изобретение новых косметических средств. Рассказывали, будто в Германии женщины отказались выходить на работу, когда Гитлер попытался запретить им пользоваться косметикой.
Нехватка металлов болезненно отразилась и на косметической отрасли. У одного только Чарльза Ревсона запасы не истощались. Наглый тип! Дамы его обожали, а Елена ненавидела пуще Элизабет, вечной соперницы. Нельзя отстать от него ни на шаг. Рубинштейн и Арден робко и ласково уговаривали публику, Ревсон дразнил и вел себя вызывающе. Они обе создавали романтические образы, Ревсон признавал лишь чувственность и гремел: «Сделаю из каждой секс-бомбу!»
Он наводнил рынок помадой самых ядовитых оттенков. На его разнообразнейшей палитре каждый день появлялись новые цвета. «Конкуренция — ненасытное чудовище», — сокрушалась Мадам, с неохотой вкладывая огромные суммы в рекламу. Ей не пришло в голову повысить зарплату рабочим, поэтому в конце 1941 года на ее заводе на Лонг-Айленде началась забастовка. Она и слова такого не слыхала, как же ей было предвидеть подобный поворот событий? Поначалу Елена даже не пожелала встретиться с представителями профсоюзов, но рабочие не сдавались, так что пришлось им уступить. В результате двести человек получили прибавку.
Каждый день приходилось бороться с трудностями, что-то придумывать, изобретать, обновлять, задавать один и тот же вопрос: «Чего хотят женщины?»
Ответ на него мучительно искали издатели журналов, модельеры, парфюмеры, портные, производители обуви, поставщики мехов, визажисты — все многочисленные служители прекрасного пола. Между тем он был прост: и во время войны женщины прежде всего нуждались в отдыхе, празднике, радости. Несмотря на все лишения, они умудрились истратить за год пятьсот семнадцать миллионов долларов на одну только косметику.
После духов «Apple Blossom», запах которых показался Елене слишком приторным, цветочным, ей захотелось создать более сложный и тонкий аромат. Так появились «Heaven Sent». И вот однажды в ясный весенний день с крыши магазина «Bonwit Tellers» улетели ввысь на розовых и голубых воздушных шариках в крошечных корзинках из ивовых прутьев новые духи, пятьсот флаконов в мексиканском стиле. К каждому прилагалась карточка с надписью: «Out of the blue for you» — «Дар небес для тебя». Американки были в восторге.
Прежде все боготворили Грету Гарбо и Джин Харлоу. Теперь женщины, которые работали на заводах вместо своих мужей, братьев и сыновей, отправившихся на фронт, больше других голливудских звезд полюбили Кэтрин Хепберн, носившую рубашки с засученными рукавами, широкие брюки и туфли на низком каблуке, и Розалинд Расселл в мужском костюме, говорившую внушительным басом.
Былых кумиров затмила Рози с военного завода, изображенная на популярном в годы войны плакате, а затем ставшая героиней популярной песенки — «Rosie the Riveter» («Рози-клепальщица»). Она повязывала кудри красной косынкой в белый горошек, ярко красила губы и ногти, призывая работниц оставаться женщинами, даже взвалив на себя мужской труд. «We can do it!» («Это вы можете!») — провозглашала с плакатов Рози в практичном комбинезоне, демонстрируя бицепсы не хуже, чем у морячка Папая.
И никто уже не называл американок «захватчицами рабочих мест»… В годы войны шесть миллионов патриоток самоотверженно исполняли свой долг. Правительство постановило, что женщины и мужчины должны получать одинаковую зарплату, профсоюзы поддержали его инициативу. Не стоит обольщаться, до равноправия полов было еще далеко, просто чиновники и профсоюзные деятели боялись, что наниматели предпочтут женщин мужчинам, если первым можно будет меньше платить. В начале войны 95 процентов работниц утверждали, что непременно уволятся, как только мужчины вернутся. А к концу войны 80 процентов всерьез дорожили полученной профессией. Между женщинами и мужчинами назревал конфликт: общество стремилось вернуть слабый пол к домашнему очагу, вместо того чтобы поощрять его самостоятельность.
Когда Америка вступила в войну, Рой решил пойти на государственную службу. Он в совершенстве знал несколько европейских языков, в том числе бегло говорил по-французски, поэтому им заинтересовалась разведка, Office of Strategic Services. Его направили в Вашингтон, и оттуда он писал матери длиннейшие письма, полные горьких жалоб. Рой всем и всему завидовал, без конца привлекал к себе внимание, клянчил деньги, одалживал машину Елены при каждой увольнительной, донимал просьбами, в частности требовал, чтобы она купила ему дом. Кроме всего прочего, Рою не нравилась расстановка сил в фирме Рубинштейн.
Оскару Колину все-таки удалось бежать в США, где еще прежде укрылась от нацистов его семья. Елена сразу назначила племянника на руководящую должность. Роя возмущало то, что двоюродный брат получает такую высокую зарплату. Все его послания, написанные детским почерком, начинались со слов «Mother dear» и заканчивались бесконечными упреками. Чтобы несколько скрасить неприятное впечатление от своих сетований, он добавлял: «Полагаюсь на Ваше чувство юмора».
Елена, отвечая, лишь подливала масло в огонь; ее не заботило, что племянники и сыновья вечно враждуют. Она превозносила разнообразные достоинства Оскара и вдобавок сравнивала Роя с его младшим братом в пользу последнего. «Хорес ни разу не попросил у меня ни цента, — писала она между прочим. — Он сам купил себе дом». Она старалась побольнее уязвить Роя, ставя ему в пример младшего брата, но неизменно вкладывала в письмо чек. В ярости от унижения Рой топил обиду в вине. Причем все чаще и чаще.
В отличие от братьев, родного и двоюродного, Хорес остался в стороне от боевых действий. Он с детства отличался хрупким здоровьем, и его комиссовали. Хорес ненавидел Оскара еще сильнее, чем Рой, и не мог простить матери этого назначения. На самом деле Оскар обладал огромным личным обаянием и вместо «нот протеста и дипломатических меморандумов», которыми сыновья буквально заваливали Елену, предпочитал беседовать с ней часами с глазу на глаз о рекламе и уровне продаж.
Без Роя Хорес чувствовал себя особенно уязвимым, тем более что Елена часто уезжала в Мексику и оставляла младшего сына с племянником один на один… В письме к матери Хорес сравнивал себя и Оскара с персонажами знаменитой на Бродвее пьесы Лиллиан Хеллман «Little Foxes» («Лисички»), впоследствии удачно экранизированной. «Мы тоже готовы растерзать самих себя из зависти друг к другу», — мрачно шутил он.
Натянутые отношения между матерью и сыновьями, безусловно, заинтересовали бы психоаналитика. Братья были жертвами не только закулисных интриг, но еще и сложных семейных обстоятельств, конфликтов, перешедших к ним по наследству. В Рое Мадам угадывала черты слабовольного деда, в Хоресе — поверхностного отца, ведь, по ее мнению, Эдвард «обладал неглубокими познаниями, хотя и обширными». Хорошо, что у Елены и Арчила не было детей.
