В конечном итоге Руби встала. Голова все еще болела, но ноющая боль в животе немного отпустила. Было трудно собраться с мыслями, но она набирала силы, снова была готова к бою, потянула руки и ноги, повертела плечами, пытаясь их расслабить. Она распахнула дверь и замерла, оглядывая комнату. Комната была просторной, с открытой планировкой, с кучей мебели и большими коврами, расстеленными вокруг, кровать с пологом на четырех столбиках, стальная кухня с обеденным столом, стеклянные шкатулки с предметами, о которых он говорил. Это было красивое место, столько пространства, но оно было мертвым, как что-то из каталога, выставочный зал без индивидуальности, без личности. Она прошла мимо шкатулок и посмотрела на предметы, которые были выставлены, как антиквариат в музее, святые реликты в церкви. Она была ошеломлена, разглядывая зубную щетку, ежедневник, тапочек. Дальше и дальше. Там было более ста предметов.
Джеффрис был псих, никаких сомнений. Она обернулась на диван и увидела, что он не двинулся, был хорошо и истинно мертв. Он сказал, что в этом месте находится галерея, но воздух был затхлым, больше похожим на музейный, но без привкуса веков. Было тихо, только шум от телевизора задним фоном, и она прошла и схватила пульт, выключила телевизор, и гул прекратился, но все еще продолжался у нее в голове, и она подумала секунду и нажала на перемотку, чтобы посмотреть, реальным ли было это видео или это ей приснилось, заторможенной и сбитой с толку, было трудно поверить, что все это было правдой, она щелкнула на пуск, чтобы увидеть кричащую девушку и испуганного, неистового пса, Джеффрис сказал, что это было убойное кино, преувеличивая слово «убойное»,[42]как будто оно было за пределами его понимания, и она полагала, что так и было, ее сердце глухо забилось, и она выключила телевизор со слезами на глазах, и подошла к окну.
Она стояла там и смотрела на реку, знала, что она находится в Лондоне, звук машин в отдалении, снаружи что-то вроде здания, и она подошла к другому окну и открыла ставни, а потом и само окно. Свет заполнил комнату, небо синее, солнце на ее коже, и это говорит о том, что она все еще жива, и она вдыхает свежий воздух глубоко в легкие, чувствуя себя все сильнее, понимает, что сейчас ранее утро, что она провела здесь всю ночь.
Руби подошла к дивану и посмотрела на тело мистера Джеффриса, размышляя, действительно ли он был официальным наемником или лжецом, некий сорт раздвоения личности, и она понимала, что он был отличным манипулятором, без чувств и гуманности, единственной эмоцией, которую он испытывал, была ненависть. Она не знала, что было из этого правдой, а что ей не являлось, она больше никогда никому не будет доверять, но сейчас не могла об этом думать, знала, что нужно выбраться и найти станцию, ехать домой, где можно купить рулеты и заполнить пустоту в животе, посидеть в горячей ванной и соскрести это зло с кожи, и теперь она верила в зло, не было ошибки в том, что он сказал, в том, как он это спланировал, в том удовольствии, которое он получал от того, что видел, как люди умирают, от того, что имел власть над жизнью и смертью. Он был маньяк. И она подумала о том, как он обнял ее своей рукой за плечи и держал ее голову, нажимая пальцами на кость, и пару раз она подумала, что ее череп сейчас треснет, музей черепов в ее мыслях, кость тонкая и давит ей на мозг, и она собирается пойти купить жесткую щетку и скрести и тереть каждую часть тела, побрить голову и отскрести эти отпечатки пальцев с головы, теперь она его ненавидела, он был ебаным оборотнем, бесхарактерным идиотом, преследовавшим людей, которые не могли себя защитить, настоящей мразью. Она вздрогнула, когда глаза Джеффриса ожили и посмотрели прямо на нее.
Она отодвинулась назад, к окну, подождала, готовая драться, кулаки сжаты, она разгневана, но он не двигался, и она догадалась, что он парализован. Когда она собралась снова с силами, она подошла, очень медленно, на случай, если он притворяется, обманывает ее, как обманывал стольких людей все эти годы, но она поняла по количеству вытекшей крови и бледности его лица, что он слаб, в конце концов опустилась на колени и нащупала пульс. Он едва чувствовался, и она знала, что он почти мертв, что это его последняя минута на земле.
Руби села рядом с Джеффрисом и стала думать о том, что он ей сказал, о том, что небеса могут быть созданы, ад появляется с помощью проводника, и если он в это верил, то, может быть, для него все это было правдой, так что она могла его отправить в какое-нибудь ужасное место, если бы захотела, но это все чушь, он играл в Бога, достаточно ожесточенный и извращенный для того, чтобы получать некое возбуждение от представления страданий человека, умирания недостаточно для Джеффриса, шут полного контроля, а для нее умирание было самой жуткой вещью, жизнь была прекрасна, каждая секунда драгоценна, и она знала, что временами хотела, чтобы ее мама ускользнула прочь во сне, может, даже мечтала об эвтаназии, но это было другое, не было ничего такого милосердного из того, что делал Джеффрис, и она смотрела на него, и он был жалок, не было ничего благородного в этом человеке, у него не было класса, он был один и нелюбим, и может, это был его выбор, а может, и нет, он был человеком, родившимся злым, она никогда бы в это не поверила, она знала, что он почти что ушел, и все эти ужасные вещи, которые он сказал, затерлись, и она видела просто умирающего человека, чьего-то новорожденного ребенка, которому трудно дышать, он цепляется за мать, невинная душа, заблудшая и неправильно развитая, ребенок, который запутался, и несчастен, и быстро угасает.
Она стала баюкать его в руках так же, как баюкала бы человека, сбитого машиной и истекающего кровью в водосточном желобе, или женщину, лежащую на асфальте после сердечного приступа. Ей было все равно, когда его кровь текла по ней, она никогда не забудет, что произошло, и никогда такого не повторится, но она была медсестрой, профессионалом, и весь этот разговор о порядке и контроле был глуп. Он умирал и уходил туда, откуда все начинали. Руби не собиралась думать об ужасе, впереди еще полно времени, чтобы об этом подумать, и когда она заглянула в его глаза, то увидела надменность, затем страх, смешанные и расплывшиеся по краям лужи. Она не могла знать наверняка, действительно не могла, небеса и ад ничего для нее не значили, когда она изо всех сил пыталась приободрить его в его последние секунды.
Джонатан Джеффрис ускользал. Он понимал, что умирает, и ничто не может его спасти. Также он знал, что нужно продолжать держать все под контролем и формировать судьбу. Он призвал оставшиеся силы и заставил себя представить рай. Свою собственную, персональную версию. Смерть была его работой, но он все же считал себя непобедимым и никогда не планировал наперед.
Он был несколько смущен. Даже напуган. Его небеса уже существовали на земле. Его квартира. Галерея. Комната в отеле. Его позиция в общности. Его основная работа в больнице. Власть, которой он обладал. Он не хотел умирать и оставлять все это позади. Он чувствовал, что паника сжала его легкие, и понял, что дышать стало трудно. Его вложения будут расти после того, как он уйдет, и его собственность будет распродана. Будут уплачены налоги с наследственности. Много тысяч фунтов уйдут в государственный кошелек. Его фортуна закончит свои дни в руках людей, которых он презирал больше всего, укорачивая их растраченные впустую жизни. Он чувствовал себя подавленным. Чувствовал глубокую, выворачивающую кишки депрессию.
