Гарнизон перевели на казарменное положение. Привели в боевую готовность шесть батальонов. Тому, кто сообщит какие-либо сведения об отсутствующих гусарах, было обещано двадцать дукатов – однако удалось получить лишь совершенно бесполезную информацию. Прочесывали поезда, искали на дне каналов. Результат нулевой.
Вскоре исчез пехотинец Ибрагим, весельчак из Пфальца,[410]двадцати пяти лет, имевший три нашивки за ранение, да к тому же еще и дальний родственник майора! А на следующее утро исчез тосканский барабанщик Грибальди. Целых пять пропавших единиц личного состава, считай, по одному в день!
Аджюдан, ввиду недостатка воображения, хмурил брови. Однако постепенно устанавливался мир. Смерть короля сплотила народ. Разъяренный комендант гарнизона отдал приказ о полной светомаскировке. Ущерб, который несли торговцы городка ввиду перевода гарнизона на казарменное положение, оправдывали слухами о покушении, готовящемся на герцога Горацио.[411]Поговаривали, что не за горами мобилизация.
Вскоре путем анализа было установлено, что все факты исчезновения гусар объединены одним общим обстоятельством: каждый менее чем за день до того, как было зафиксировано исчезновение, заходил в кабачок, находившийся по соседству с городской скотобойней, на берегу канала, хозяйка которого и скрывать не пыталась свою любовь к одному драгуну.
Оскар Глюпф снял кивер с восемью золотыми нашивками, переоделся в гражданское и отправился в солдатский кабачок, чтобы своими глазами увидеть, что к чему. В то время как Шупо расставлял вокруг заведения посты, майор заказал кружку пива, заплатив за нее золотой флорин.
Он увидел за прилавком Розу, заговорил с ней, но, можно поклясться святым Станиславом, как начальник ни старался, никаких беглецов в кабачке не приметил.
Он по-прежнему, однако, подозревал хозяйку заведения, которая, как его уверяли, действуя в интересах страны-противницы, стремившейся спровоцировать конфликт, подстрекала солдат и унтер-офицеров, пехотинцев и драгун, гусар и спаги бежать из гарнизона. Но, поскольку кантон был оцеплен шестью батальонами, никто не смог бы миновать кордоны незамеченным. Глюпф был убежден, что гусар заманили в западню, где и прячут, и заправляет всем этим Роза.
Но где эта западня? Однажды, воспользовавшись незначительным предлогом, он открыл люк над водосборным колодцем во дворе кабачка, затем подверг инспекции кровать Розы, покрытую балдахином, тщательно осмотрел стены и крышу. Но все тщетно.
Тогда Глюпф вызвал Розу в Трибунал.
– Где наши исчезнувшие солдаты? – сразу же набросился на нее адвокат начальника гарнизона. – Где Ибрагим, Грибальди, Уормс – их всех видели в твоем кабачке? Что ты делала в ту ночь?
Однако Роза все отрицала.
– Уормс? Грибальди? Ибрагим? Клянусь моим святым Покровителем! Никогда их в глаза не видела! Знать не знаю! – твердила Роза, женщина без стыда и совести.
– Да ты шлюха! – кричал Глюпф. – Нам все рассказали!
– Я? Никак нет! У меня есть любовник, драгун, ревнивый, жестокий!
– Как его звать? Назови его имя!
– Я возражаю! – взревел адвокат Розы.
Розу обвинили в убийстве и предательстве.
Но адвокат, защищавший Розу, доказал суду присяжных, тоном строгим и убедительным, что обвинение безосновательно, зиждется на непроверенных слухах, что в данном случае обвинение просто стремится во что бы то ни стало очернить его подзащитную.
Роза была оправдана под одобрительные возгласы и бурные и продолжительные аплодисменты публики. Глюпф признал себя побежденным, однако поклялся, что его час еще настанет, что придет день и все увидят, кто здесь командует, что он припомнит все это в Освенциме при первой же возможности.
Он покинул здание Трибунала, насвистывая воинственный мотив.
Спустя неделю вооруженный базуками отряд атаковал гостеприимный кабачок. После атаки были найдены тела шестерых погибших, в том числе и Розы, однако ни Грибальди, ни Ибрагима, ни кого-либо еще из пропавших новобранцев среди них не было…
– Картина, кажется, совершенно ясна, – заявил Алоизиус Сванн, заканчивая свое двусмысленное сообщение.
– Вовсе нет, – возразил Артур. – Йорик исчез, но с чего вы взяли, что он мертв?
– Да, с чего вы взяли, что он мертв? – повторил, словно попугай, Оттавио Оттавиани, считавший, что у него при этом хитрый вид.
– Когда начали разбирать строительный мусор по соседству с кабачком, одна стена которого рухнула, то нашли часы, красивую вещицу в стиле рококо с золоченой арабской инкрустацией на циферблате; было известно, что Йорик Грибальди приобрел такие часы месяцем раньше.
– Но разве он не мог подарить их Розе?
– Мог, и поэтому часы – недостаточное доказательство смерти Йорика, – согласился Алоизиус Сванн. – Однако у меня есть версия более убедительная. Вот она, ab absurdo:[412]
Предположим, что Йорик мертв; тогда достаточно, чтобы Оттавио Оттавиани, он же Ульрих Саворньян, отдал Богу душу, и тогда, согласно Закону бородача, пришла бы очередь Артура Уилбурга Саворньяна…
– Ловко! – прогоготала Скво.
– Бесчеловечно! – взревел Артур.
– Нацизм! – рявкнул Оттавио.
– Мы посмотрим, есть ли истина в моем суждении: для начала убьем Оттавио Оттавиани – он слишком много видел!
– Но почему? – взмолился, остолбенев, сыщик. – Я слишком молод!
– Замолчи, Оттавиани, – сказал ему шеф. – Ты еще не понял, как близок твой конец?
– Но нет же никакой связи… – рыдал Оттавиани.
– Заткнись, глупец! – прорычал Алоизиус Сванн, влепив ему затрещину. – Прочитаем лучше сообщение, переданное нам недавно.
Он открыл сумку, достал из нее написанное от руки сообщение и передал Оттавиани.
– Зачем это читать? – спросила Скво. Казалось, она ничего не поняла.
– Скоро поймешь, – сказал ей вполголоса Алоизиус, усмехаясь, и усмешка эта была лукавой.
Оттавио Оттавиани, вооружившись лорнетом, прочистил глотку, вдохнул воздуха и начал читать – негромко, тоном, который можно было назвать холодным:
Окрестим малютку, сказал Оргон,[413]сын Убю.[414]Шутовская капуста, украшения, вши, затем кусочек говяжьего легкого, кусочек мяса в жиру; выпьем, но не грог, а пунш. Он выпил вина, а вслед за ним и рому, и виски, и кокосовой настойки, а затем заснул на скале. Громкое журчание ручья перекрывало его посапывание.
