Из глубины ее прошлого всплыло забытое видение, всегда казавшееся ей непонятным и в то же время отмеченным перстом судьбы: приезд пастора Рошфора в Монтелу, когда ей было лет десять.
Этот мрачный и одинокий рыцарь, вдруг приехавший в сезон бурь откуда-то с конца света, рассказывал об удивительных и неведомых вещах, о краснокожих людях с перьями в волосах, о девственных землях, где обитали только чудовища…
Но тогда — а это было больше двадцати лет тому назад — это посещение поразило их не своей неожиданностью, не экзотикой странных рассказов. Нет. Он явился как посланник Рока, страшный и непонятный, зовущий куда-то вдаль. И старший ее брат Жослен сразу отозвался на этот зов, донесшийся с другого конца света, оставил семью и родину, и никто с тех пор не слыхал, что с ним сталось.
— Но ведь пастор Рошфор уже умер? — проговорила она слабым и неуверенным голосом.
— Ах, нет. Он очень стар, но продолжает путешествовать.
— Он сейчас в Ла-Рошели. Но никто не должен знать, где он скрывается, а то его сразу арестуют. А вам бы хотелось увидеть его и послушать, госпожа Анжелика?
Она утвердительно кивнула, и он всунул ей что-то в руку. Это оказался плоский кусочек свинца, на котором был вытиснут крест с голубем наверху.
— С этим жетоном вы можете прийти на собрание, которое состоится возле деревни Жуве, — объяснил Мартиал. — Там вы увидите и услышите пастора Рошфора. Он должен там говорить, потому что из-за него и созывают это собрание. Там будет больше десяти тысяч наших…
Глава 4
Мальчик преувеличил, предположив, что на «собрание в пустыне», куда отправилась Анжелика, придут десять тысяч страстных протестантов.
Многих удержала боязнь, да и на этом высохшем солончаке, где еще лежали по краям кучи давно уже добытой соли, едва могло уместиться лишь несколько тысяч паломников.
Место, где когда-то добывали соль, выбрали потому, что это была отдельная долинка, с двух сторон огражденная выступами скал, скрывавших ее от тех, кто пересекал болотистую равнину, окружавшую Ла-Рошель. Близко было море, и шум его волн сливался с гулом голосов. Подходившие здоровались и усаживались, обмениваясь краткими замечаниями.
Куски известняка были сложены полукругом, образуя подобие амфитеатра, в середине которого стоял столик.
— Это кафедра, тут он будет говорить, — объяснял Мартиал, — а вот несут и другой стол, это для причастия.
Он сопровождал ее, гордясь тем, что «убедил» ее прийти, и усадил в двуколку булочника их квартала, чей сын подмастерье тоже был в числе его друзей.
Тетушка Анна и Северина, приехавшие на другой двуколке, вместе с торговцем бумагой, его женой и дочерью, поразились, увидав «папистку». Издалека было видно, что они заспорили с мэтром Габриэлем, сопровождавшим их верхом, конечно, доказывая ему опасность ее присутствия. Купец пожимал плечами. Потом эту группу стало не видно из-за волнения, охватившего толпу. Принесли оловянное блюдо, покрытое белой салфеткой, под которой проступали очертания круглого хлеба, а затем два оловянных кубка. Около ножки стола поставили каменную кружку, также накрытую салфеткой.
Анжелика долго не могла решиться прийти на это собрание. Если бы о ее появлении там узнали, ей грозило самое суровое наказание. Но тут почти всем что-то грозило: кому разорительный штраф, кому тюрьма, кому даже смерть, как тем «обращенным обратно в католичество», которые печально, со стыдом, пробирались среди своих прежних единоверцев, не в силах противостоять мукам совести, терзавшей их со времени «отречения».
Эти преследуемые люди были все в темном или в черном. Исключение представлял один из самых крупных судовладельцев Ла-Рашели — Маниго; он был просто великолепен в костюме из бархата сливового цвета, черных чулках и туфлях с серебряными пряжками. Все восхищались им. Позади него шел его негр Сирики. А за руку Маниго держал своего сынишку Жереми, которым очень гордился. Этого прелестного белокурого ангелочка обихаживали, словно королевича, мать и четыре сестры.
Было там и семейство адвоката Каррера в полном составе. Судя по полному стану госпожи Каррер, они скоро ждали одиннадцатого ребенка.
Среди массы людей выделялось несколько настоящих дворян со шпагами. Они держались вместе и принялись переговариваться.
— Место, место для мадам Роан!
Слуги внесли в первый ряд кресло, покрытое ковром, и в него уселась старая властная дама, сжимавшая рукой, похожей на когтистую лапу совы, трость с серебряным набалдашником.
Теперь люди подходили ежеминутно. Но порядок соблюдался. Между рядами бродили юноши с полотняными сумками, собирая в них вклады на содержание служителей культа. Большинство собравшихся усаживалось прямо на землю, среди липких остатков морской соли. Те, кто был побогаче или предусмотрительнее, принесли с собой мешки, подушки, а кое-кто и горшки с тлеющим древесным углем — в этой ложбине было довольно холодно и ветрено.
По краям долины стояли лошади, ослы и мулы приехавших на собрание. Одни были привязаны к чахлым тамарисковым деревьям, других стерегли услужливые подростки. Подростки же стояли на страже, чтобы своевременно предупредить о возможном приближении королевских драгун. Экипажи с поднятыми вверх оглоблями дожидались в стороне окончания церемонии.
Она началась запевом псалма, подхваченным глухим и мощным хором всего собрания. Затем на середину, где стояли столы, вышли три человека в черном и в огромных круглых шапках тоже черного цвета.
Один из них был пастор Бокер. Но Анжелика жадно вглядывалась в самого высокого и самого старого. Несмотря на седые волосы, обрамлявшие загорелое и морщинистое лицо, она узнала «Черного человека», легендарного путешественника, которого видела в детстве. Кочевая жизнь и опасности, пережитые в бессчетных странствиях, сохранили стройность его поджарого тела.
Третий пастор был коренаст, рыжеват, с быстрым и властным взглядом. Он заговорил первым, и его звучный голос внятно разносился по всей долине.
— Братья мои. Господу было угодно сбросить мои оковы, и я охвачен глубоким счастьем, что снова могу возвысить голос среди вас. Личность моя ничего не значит, я всего лишь служитель Бога, обремененный колоссальной задачей — заботой о малом моем стаде, то есть о вас всех, реформатах из Ла-Рошели, пытающихся внимать гласу спасения среди все более злых и жестоких козней…
По его словам Анжелика поняла, что это пастор Тавеназ, ответственный за «соборность» Ла-Рошели, то есть за совокупность всех протестантских церквей этого города. Он только недавно вышел из тюрьмы, где его продержали шесть месяцев.
— Некоторые из вас приходили ко мне и спрашивали: «Не взяться ли нам за оружие, как когда-то сделали наши отцы?…» Может быть, многие задумываются втайне над этим вопросом, поддаваясь опасному искушению ненависти, — а она дурная советчица, хуже рассудительности. Начну с того, что выскажу вам свое мнение: я против насилия. Я отнюдь не собираюсь принижать героизм наших отцов, которые вынуждены были пережить ужасы осады 1628 года, но возросло ли число людей нашей веры после этого могучего, гордого восстания? Увы, нет! Еще немного, и в Ла-Рошели не осталось бы ни одного гугенота и наше вероисповедание навсегда бы стало чуждым ее стенам!
