— Адресом я как раз и занимаюсь… Но разве этого уже не довольно: иголка найдена в стогу сена. Что же, мы теперь не сумеем вместе разгрести всю солому?..
Он брал их на понт. Но выяснилось, выяснилось-то — невероятно, просто непостижимо! — что Прохоров, действительно, уже находился в том же самом закрытом городке, в живописной балке, окружённой крутыми горами, спускавшимися к морю двумя зелёными клешнями, между которыми пряталась почти неприметная со стороны моря бухта, райский уголок, о нём знали совсем немногие…
Цветок душистых прерий
— Ну, что, изголодался? Ах, мой хороший, пучеглазик мохнатенький! Что, соскучился? Соскучился, вижу, сучишь но леками и весело смотришь. Сейчас я тебе сосисочку: живую мушку-жужжалочку! Не убежит, бестия, не ускользнёт от твоих жва-лец. Кровушку живую — на, пей на здоровье!..
Иван Иванович Цыписов, престарелый преподаватель эстетики в частном колледже им. Сахарова (в прошлом — старший научный сотрудник института марксизма-ленинизма), поймав грузную комнатную муху, обрывает ей крылья и осторожно кладёт на паутину в углу своей холостяцкой кухни.
Паук, уже приспособившийся к нравам человека, проколебавшись, рывками подползает к несчастной мухе, привязывает её двумя-тремя стежками липкой слюны к паутине и впивается в её крошечную бордовую головку.
Иван Иванович обтряхивает руки, довольно смеётся и принимается готовить себе ужин — жарит в масле кусочки хека, купленного в кулинарии.
— Ещё не известно, кому вкуснее, — говорит он, адресуясь к пауку. — Придёт время, и все мы будем иметь свои паучьи гнезда, и добрые законы будут бросать и нам питательный и вкусный продукт!..
К Цыписову стучат в квартиру гости только определённой категории. Они приходят поздно вечером, словно не желая нарываться на свидетелей.
Единственный посетитель, с которым Цыписов не ведёт беседы шёпотом, это его сосед по лестничной площадке, тоже выстарившийся, гнилой и корявый, как выпавший зуб, бывший бухгалтер Бехтерев.
Они молча играют три партии в шашки и молча расходятся. Вот за это молчание Цыписов и уважает соседа.
Уважает настолько, что иногда, когда на душе изжога, доверяет ему кое-какие мысли, зная, что они никуда не уйдут — осядут в трухлявой голове и пропадут там бесследно, как всё, что туда попадает.
— Мой прадед по матери Брик, натуральный немец из Швабии, был, между прочим, членом попечительского совета Всероссийского общества по распространению знаний о керосине среди губернских обывателей. — Жёлтый и оплывший, как свечной огарок, Бехтерев согласно кивает, знает, что сосед может врать и придумывать на ходу. — Так вот, прадед говорил моему деду Филоновскому перед смертью в 1893 году в своём одесском особняке: «Если мыслить культурно, править здесь должен не русский царь и не русские фабриканты и помещики, а такие честные швабы, как я. Или наши деньги. Определять законы должно не дурное всегда общество и не свинский народ, а наши связи… Когда мы победим, мы научимся отнимать у тёмных мужиков и безалаберных русских господ их молодость и здоровье и станем бессмертными. Каждый левит, пардон, каждый шваб, будет держать целое стадо двуногих, которое продлит его силы до 300 лет ценою своей смерти. Мы не должны уподобляться скоту и потому резать его, варить и жарить — наш первейший долг…
Бехтерев, между прочим, в прошлом сотрудник КГБ, о чём Цыписову неизвестно, тихо ухмыляется, жалея, что Цыписова никто не изобличит, потому что режим в стране создан Цыписовыми и ради Цыписовых.
— Антисемиты — сила, — злорадно провоцирует он, переставляя шашку.
— Херня, а не сила, — Цыписов делает ответный ход. — Они все нищими были, а теперь вообще все поголовно бомжи… Но это даже распрекрасно: когда кругом бомжи, мы можем чувствовать себя совершенно спокойно. Что они там мырмочут перед кончиной, никого не интересует… Надо делать так, чтобы в этой стране свои всегда были чужими, и тогда чужие всегда будут нашими.
— Это тост, что ли? — кашлянув, спрашивает Бехтерев, снимая две шашки подряд.
— Очередная пакость, а не тост, — задумывается на миг Цыписов, намереваясь следующим ходом снять три шашки соперника и одержать победу: — А вообще я в кармане всегда держал листок с тремя-четырьмя тостами. Чуть профессура забуреет, я им читаю из-за тарелки, — телячий восторг…
Иногда Цыписов высказывает такое, что напрягает старика Бехтерева, но, впрочем, ненадолго: вещи, которые он слышит, ни к какому делу уже не подошьёшь, кончились все дела:
— Думаешь, мы чего-нибудь достигли бы в России, если бы не удерживали толпы в полной темноте? Конечно, тут и спаивание, и развращение, и раскол семей, и сотрясение традиционных основ или, наоборот, надевание новых намордников… Народ должен быть глупым, однозначным, чтобы в урочный час можно было его толкнуть против всех авторитетов: и против героя, и против бога, и против царя, и против родителей… Думаешь, это просто? Нет, не просто, ради этого нужно держать под контролем большинство этих бестолковых выскочек, которые имеют реальное влияние на массу… С этой задачей мы справились: по нашей колее двигались и Керенский, и всё окружение царя, и всё окружение Ленина, а потом и Сталина… Со Сталиным, правда, вышла осечка после войны, когда он нащупал главные нити событий… Но прозревших и шибко энергичных мы убираем, не считаясь с последствиями… Опыт, милый друг, как говорил Мопассан, опыт… И Хрущёв был под наблюдением, и Брежнев, и Горбачёв, и Ельцин. У тебя бы волосы встали дыбом, если бы ты узнал, кто пил и пьёт из наших кубков… Поэтому и не позволю себе ни слова более на эту тему… Хочешь процветать сам, держи в нищете другого — закон, выведенный уже две тысячи лет тому назад… Гимн труду — пойте! Но я пою ещё иные гимны — коварству, лжи, умению навязывать свою волю под видом божьей. Хорошо идут ещё «научные дефиниции». Все невежды без ума от науки. Что делать? Действительность всегда попахивает дерьмом…
Бехтерев, собирая шашки, тихо напоминает о цветах с их ароматами.
— Это тоже завлекалочки, — разъясняет профессор. — Лети, лети, пчёлка. Попробуй наш медок, завяжи наш стручок: чем не принцип тайной ложи?
— Тут не принцип, — возражает бухгалтер Бехтерев, моргая белёсыми, прямыми, как у борова, ресницами, — тут естество. И хитрости никакой. Яблоня предлагает свой нектар, ещё не думая о плодах.
— Ну, это тебе так кажется, — высокомерно смеётся в ответ Иван Иванович, чернея странными глазами. — Ты ведь тоже цветок, на который садятся, правда, одни навозные мухи… Цветок душистых прерий…
Втайне обидевшийся Бехтерев, не подавая виду, решается поддеть на крючок тайного советника каких-то иррациональных сил:
— Вы Беню из третьей квартиры знаете?
— Он ещё жив?
— У него недавно спросили на базаре: «Гражданин, вы случайно не родственник Черномырдина?» Так Вы знаете, что он ответил? «У нас разное происхождение: он африканец, а мои родители из Могилёва!»
— Не смешно.
