Лозунг бил по мозгам обывателей, привыкших к галантностям коммунистического суесловия. Местный кагал посчитал это преждевременным, Бессарабов укатил из Свердловской области на Украину, где теперь, говорят, владеет — через подставных пока лиц — тремя шахтами, на консервацию которых американцы выделили большие деньги. Это всё провернули люди диаспоры, но им пришлось отстегнуть процентов тридцать — такова такса. Сёма в накладе, конечно, не остался, он и завтра приплатит компаньонам, которые для него оптяпают или унавозят очередное поле…
Сёма его всегда веселил. Забавный тип. Сапог, ограниченный тупица, который не прочёл за свою жизнь ни единой книги, не считая, вероятно, букваря, он говорил только о деньгах. Но как его раздражали эти полурусские интеллигенты, вчерашние дети Глашек и Парашек, пользованных во все отверстия комиссарами Троцкого, подлинными творцами «русской революции»!
Даже не их ублюдочный идиотизм выводил из себя Сёму, не претензии на «русский вклад» в мировую культуру, а неотёсанный духовный мазохизм — добровольное согласие пострадать ради того, чтобы образумить заблудшего, собачья покорность перед ударами судьбы.
Гусев из сраного НИИ, занятого разработкой стратегии развития вооружений и задавленного режимом секретности настолько, что сотрудники соседних отделов чаще всего не знали друг друга даже по имени, как-то признался:
— Я люблю всех людей земли и, конечно, евреев. Но евреи почему-то — ужасные бездельники или имитаторы. Среди них полно паразитов с претензиями. И всё равно я готов умереть за их право жить и процветать среди других народов земли…
Полуголодный ублюдок в круглых очках, застиранной белой сорочке и дырявых носках удостоверял «право», которое было утверждено тысячелетия назад великим Моше!
Застенчивый профан попался на плёвой взятке в 50 долларов, которую в отместку организовал для него Борух, и сгорел тихо и бесследно. 50 долларов — сущее говно в советские времена!..
Но сначала его свели с Дорой. Он нехотя полапал её лошадиное тело, но в постель с ней не лёг, хотя Дора трижды укладывала его на подушки и просила снять с неё бикини, хорошенькие бикини: сквозь них можно было просунуть паровоз.
Тогда ему подставили Марину, он хорошо помнит её косые глаза и несимметричное, отяжелённое скулами лицо. Марину Гусев принял в своей холостяцкой квартире, и она ему понравилась. Ещё бы, Марина брала уроки полового подавления партнёра у Спихальской, обслуживавшей в те годы советское начальство в двух сибирских областях.
Марина поставила Гусеву условие — зачисление на работу в НИИ. Предъявила диплом. То, что надо, — математик и чертёжница высшего класса. Патриот Гусев разнюхал через областное управление КГБ, что она не Петрова и не Марина Ивановна, но тут уже Борух с сотоварищами надавил на интеллигентский сомнамбулизм Гусева: умирай, гнида, за наше право процветать среди всех народов земли!
Марину взяли в «предбанник», так называлось подразделение, где кандидаты проходили обкатку. Занимались мелочевкой, в основном играли в шашки и шахматы и следили друг за другом. Нас это вполне устраивало. Главным в этих обстоятельствах было — показать усердие и полное отсутствие «хвостов». Агенты плотно следили месяц-другой, а после, обременённые плановыми заданиями, переключались на очередные объекты. Между тем жизнь брала своё. Со вторых и третьих ролей в слепой Дурляндии всегда было проще попасть в дамки.
Когда в техническом отделе самого секретного сектора умер старичок-чертёжник (как-то уж очень внезапно, думаю, что не без помощи наших: у него пошли фурункулы, он попал в городскую больницу, где медицинская сестра, как позднее установили, сделала «не тот укол»), Марину двинули на его место, и она вывела нас на Гончарова, главного разработчика основных систем планируемого оружия нападения и защиты. Ободрённые успехом, зарубежные «друзья», делавшие за услуги вызовы родственникам наших активистов и всегда менявшие совзнаки на валюту по хорошему курсу, попросили «простучать объект». Но дело застопорилось, хотя Марина общалась с несколькими совками высшего класса: их не прельщали ни деньги, ни разврат, ни шмотки, ни редкие книги, тем более ни водка и ни наркотики. Эта была особая порода русопятых, вернейших псов режима, они не зацикливались на догмах Маркса или идиотских «формулах» генсековской своры, у них развились свои, особые представления о будущем, и это, понятно, было очень опасно. Тут исключались прежние подходы — воздействовать через своих людей в НКВД или МГБ: те когда-то без запинки вычищали из мозгов весь неположенный ил, не спрашивая даже, для чего это нужно. Но злополучный сектор был подконтролен только особой инспекторской группе Москвы, куда наших не пропускали.
Всё же мы попытали фортуну, разрабатывая ведущего инженера сектора Прокофьева. Когда все наживки выявили бесперспективность, заплатили трём напёрсточникам, бывшим зекам, чтобы они основательно отделали Прокофьева. И что же? Он не только справился со всеми тремя, но и выдавил из одного имя заказчика. Разгневанный, пошёл на самосуд (единственное, на что мы его склонили) и в тот же день так стукнул задницей об пол Абрашу Маричева, заведующего столовой в детской спортивной школе, что тот две недели поикал и благополучно скончался. Мы дали сигнал свернуть всё дело. Маричева похоронили, и никто о происшествии больше не вспоминал.
Понятно, что с Прокофьевым работали уже очень аккуратно, запросили даже спецсредства: вделанные в магнитофоны и бритвенные приборы — их привезли наши «туристы».
Вообще, честно говоря, хотя именно наши люди и ставили весь сыскной аппарат в Дурляндии, работать совки так и не научились, как, впрочем, и самовлюблённые гусаки — американцы.
Закрывали выезд нашим, сидевшим по всем НИИ и, естественно, располагавшим нужными секретами. Их за рубеж не выпускали, но в то же время спокойно выезжали за границу, меняя рубли на доллары, их двоюродные братья или троюродные сестры. СССР был прозрачен сверху донизу, и потому мы знали обо всех возможных контрдействиях и упреждали их ещё на ранних стадиях…
Это был мощный орешек, Прокофьев. Но разве он мог устоять перед Замыслом?..
Не туда, не туда потянули воспоминания. И что вспоминать былое? Самое важное — то, что Борух Давидович ловко вывернулся, когда его зажали в угол:
— Ну что, сука, будешь отлёживаться здесь? Известны все твои проделки: на жратву тратишь в месяц 200–270 долларов и до сих пор содержишь в блядях мадам, которая тебе годится во внучки!
— Ребята, я чувствую угрызения совести и продолжаю работать, — сказал им Борух, заливаясь актёрской слезой. — Совершенно бесплатно.
— Да уж накрался, старый поц!
— Не скажите: никто из вас «за так» делать ничего не станет, а я, используя здесь все наличные связи, совершенно точно установил: «святой Августин» находится здесь!..
Он лгал, конечно. Но оба агента осолопели. И он тут же закрепил успех:
— Сообщите старшему шефу, что Борух хотя и не отошёл ещё после аварии, но по долгам платить умеет!
— Само собой, — сказал один из агентов, тот, который был в курсе дела. — Дайте адрес, и мы закроем вопрос.
