— Не знаю. Как будто ничего. Но она какая-то странная.
— Так сейчас модно, — возразила она.
— Тебя же никогда не волновала мода. А почему ты накрасила губы красной помадой? Это что-то новенькое.
— С чего вдруг эти придирки? Мне нравится красная помада, она мне идет, — обиделась она.
— Кто это сказал?
— О, Ванда и другие тоже.
— Ты полагаешься на их мнение?
Она пожала плечами:
— Дорогой, как с тобой трудно!
— Теперь ты похожа не на себя, а на любую другую девушку, каких полно. Красная помада, странная шляпа. У тебя была индивидуальность. К чему же все портить?
— Ты не понимаешь, Дик, ты привык одеваться как попало. Ты в этом не разбираешься, поэтому не можешь оценить, как я выгляжу.
— Ну, не знаю.
С улицы донесся гудок такси, он несколько раз повторился.
— Они здесь! — спохватилась Хеста. — Мне нужно бежать.
— Что за мерзкий шум! — воскликнул я. — А куда это вы едете на такси?
— Мы обедаем в Париже, Ванда открыла какое-то новое местечко. До свидания, дорогой, пообедай и позаботься о себе.
Я стоял у окна и наблюдал, как она садится в такси. На улице какой-то придурок со шляпой в руке курил сигарету через длинный мундштук. Он взял Хесту под руку и засмеялся ей в лицо. Чертов нахал! Они влезли в такси и уехали. Я вернулся в комнату, поскучневший и раздраженный. Я не понимал, зачем ей нужно куда-то идти с этими дураками. Мне бы хотелось, чтобы она была со мной, счастливая, и болтала о разном. Это чертовски эгоистично с ее стороны! Она испортила все удовольствие от законченной книги.
До Рождества оставалась неделя. Я решил, что подожду до Нового года, а потом поеду в Лондон и найду какого-нибудь издателя, чтобы он прочел мою книгу и, быть может, также высказал свое мнение о пьесе. Но я не очень хорошо представлял, как взяться за это дело. Я могу посылать рукопись в одно издательство за другим, а ее будут возвращать, потому что не прочли как следует. Даже если бы у меня состоялась беседа с главой фирмы, я не был бы уверен, что он прочел книгу лично. Этим издателям, наверное, постоянно надоедают неизвестные авторы, претендующие на их время.
Однако мне хотелось победить благодаря своим собственным достоинствам и была ненавистна мысль спекулировать на имени моего отца. Я не хотел, чтобы мои произведения читали только потому, что я его сын. Все было очень сложно. Не стоит ничего решать, пока я не прибуду в Лондон.
Я спросил Хесту, что мы будем делать в Рождество. Теперь, когда я закончил книгу и больше не работал, мы могли бы, несомненно, как-то его отпраздновать.
— Что ты думаешь, дорогая? — спросил я.
— Не знаю, я согласна с любым твоим предложением. — Она сидела на полу в гостиной, покрывая ногти чем-то розовым.
— Как это непохоже на тебя! — удивился я.
Пожав плечами, она рассмеялась:
— Руки имеют большое значение.
— У тебя не должно быть длинных ногтей, раз ты играешь на рояле, — заметил я.
— Теперь моя игра на рояле не очень-то важна, — ответила она.
— Тебе это действительно разонравилось?
— Не знаю, я об этом не особенно думаю. Так о чем ты говорил?
— О, насчет Рождества! Куда мы поедем, дорогая?
— Поедем?
— Да. В Барбизон или к морю? Мне все равно.
— А нам нужно куда-то ехать, Дик?
— Что ты хочешь сказать?
— Ну, в Париже и так весело. Я не понимаю, какой смысл мерзнуть где-нибудь у моря или предаваться мечтам в Барбизоне.
— О!
— Как ты думаешь? — спросила она.
— Дорогая, я думал, ты любишь Барбизон.
— Да, только летом. Не сейчас. А вообще-то на сколько ты собирался уехать?
— На сколько захотим. Проведем там Рождество и Новый год.
— Понятно.
— Кажется, тебе не по душе эта идея, дорогая, — сказал я.
— Не знаю, дорогой. Конечно, я планировала что-нибудь забавное. Ванда устраивает вечеринку в канун Нового года, и мы думали съездить куда-нибудь на машине на второй день Рождества. Они предложили, чтобы ты тоже поехал с нами.
— Очень любезно с их стороны.
— Не будь таким высокомерным, любимый. С ними ужасно весело, и они очень хотят, чтобы ты был с нами.
— Мне этого совсем не хочется.
— Нет, ты будешь в восторге, как только узнаешь их получше. Как это было бы здорово — если бы мы были все вместе! Тебе бы понравилась Ванда, она очень привлекательная.
— Я ее видел и совсем не в восторге. Столько кудряшек.
— Многие считают ее красивой.
— Ну и пусть, оставим ее им.
— О, дорогой, у тебя такое сердитое лицо. Я просто не могу тебя не поцеловать, когда у тебя такой вид.
Теперь мне приходилось вынимать носовой платок и вытирать лицо после ее поцелуев: оставались следы от красной помады.
— Хеста!
— Что такое?
— Обними меня.
— Вот так, вдруг?
— Да.
— Это не так уж часто бывает, — заметила она.
— Я хочу, чтобы это случилось сейчас.
Она засмеялась, вонзив в меня ногти и покусывая кончик уха.
— Нет, — возразил я.
— Почему?
— Будь такой, как раньше, спокойной — просто обними меня. Не выношу этих твоих новых повадок.
— Ничего не могу с собой поделать — я должна что-то делать, — ответила она.
— Ты должна предоставить это мне.
— А почему мы не можем делать это вместе?
Мы засмеялись, и я подхватил ее на руки.
— Ты порочная женщина, дорогая.
— А разве тебе это не нравится? — осведомилась она.
— Нет.
— Но это же твоя вина.
— Нет.
— Да, твоя. Ты у меня был первый.
— О, дорогая…
Она была очень маленькая и легкая. Я поцеловал ее закрытые глаза.
— Что же мне с тобой делать? — сказал я.
— Давай пойдем в другую комнату и посмотрим, — предложила она.
Я уступил, и мы решили остаться на Рождество в Париже. Может быть, она была права, в Барбизоне сейчас должно быть тоскливо.
Мы перебрались на другую сторону Парижа и в первый день Рождества съели и выпили слишком много, устроив шикарный ленч, так что нам пришлось вернуться домой и проспать весь день.
