Мы вместе раздеваемся перед сном, и у Хесты такая чувствительная кожа, что она всегда царапает ее, снимая с себя одежду. «Я забыла сказать тебе, что эта несчастная прачка заболела инфлюэнцей. Что же нам делать со стиркой на этой неделе?» А я, наклонившись над раковиной, с полным ртом воды, пожимаю плечами, потом сплевываю и, ставя зубную щетку в стаканчик: «Надо бы попросить ее дочь найти кого-нибудь».
Лежа в постели, я ощущаю привычное тепло ее тела и запах ее туалетной воды и зеваю, устраиваясь поуютнее рядом с ней и механически лаская ее одной рукой. «Напомни мне взять утром ту книгу», а она: «О, как забавно! Сегодня днем я видела одну девушку из моего пансиона. Правда, она меня не заметила».
Позже мы засыпаем: она на боку, я на животе, и ни один из нас не ворочается, поскольку мы привыкли к позам друг друга.
Мы сидим в ресторане, я просматриваю английскую газету, крошу ее хлеб, когда покончил со своим. «Ты знаешь, дорогая, я считаю, что тут стало хуже, сервис никудышный», а она уходит, не закончив ленча, чтобы не опоздать на урок. «Дик, ты не забудешь купить chocolat?[26]У нас совсем не осталось». И я отвечаю: «Хорошо», — и продолжаю есть, проводив ее рассеянным взглядом до дверей, а потом снова утыкаюсь в газету.
Вечером, отставив на некоторое время работу, я сижу, развалившись в кресле, и пытаюсь читать французский роман, но от меня ускользает половина смысла. Напротив меня Хеста, прищурившись, вдевает нитку в иголку — она не умеет штопать и просто зашивает дырку у себя на чулке, собирая в узелок.
— В этом семестре собралась занятная публика. Мы с одной девушкой играем в четыре руки, а ее брат сочиняет музыку.
— В самом деле?
— Гораздо веселее, когда кого-нибудь знаешь. Раньше мне было как-то все равно, не знаю почему.
Что значит слово crépuscule?[27]Никак не могу вспомнить. Мне лень лезть в словарь.
— Там появилась одна новая личность, весьма интригующая. Профессор говорит, что он блистателен. Он скрипач, но я не слышала, как он играет. Вчера я налетела на него в коридоре. Он смерил меня зловещим взглядом.
— Дорогая, что означает crépuscule?
— Кажется, «сумерки». У нас где-то есть словарь. Этот странный человек, испанец, по-моему, но он хорошо говорит по-английски: он сказал «простите» без всякого акцента.
— Надо же, — сказал я, зевая.
— О! Ванда — это та девушка, с которой мы играем в четыре руки, — пригласила меня поужинать завтра вечером, а потом мы позанимаемся. Хорошо?
— Конечно, любимая.
— В любом случае, я вернусь не поздно. Правда, в конце недели они устраивают какую-то вечеринку, она с братом. Они пригласили меня. Там, наверное, будет весело.
— Да.
— Мы не так много ходим куда-нибудь, — заметила она.
Я перелистал две-три страницы романа. Тут много описаний, их можно пропустить.
— О, конечно! Тебе будет там весело, — сказал я и потянулся за сигаретой, особенно не прислушиваясь к ее словам.
Она откусила нитку, а я продолжил читать книгу.
Роман был закончен. Я прочел его, перечитал еще раз, переписал надорванные и грязные страницы, а потом сложил все по порядку. Он выглядел грандиозно. Я аккуратно отложил его в сторону, рядом со своей пьесой.
Помню, как я стоял и потягивался, а потом подошел к камину и облокотился на каминную доску. Сердце сильно билось, руки дрожали без видимых причин. Ничто не сравнится с тем волнением, которое испытываешь, когда дописываешь последнее слово и промокаешь страницу. Конец напряжения, кульминация волнения, последнее усилие.
— Вот и все, — сказал я себе вслух, — вот и все. — Я был очень возбужден. Я был счастлив. Мне хотелось идти куда-нибудь быстрым шагом, и чтобы ветер дул в лицо.
«Как бы то ни было, я сделал это, — подумал я. — Что бы ни случилось, я сделал это».
Мне показалось, что я очень высокий — возвышаюсь над всеми. Неважно, что они мне скажут. Я пойду один, собственным путем. Мой отец стоит в окружении поклонников, и один из них спрашивает у него: «Правда, что это написал ваш сын?» И отец, переводя взгляд с одного из них на другого, выходит из своей апатии и отвечает, слегка сконфузившись: «Да, полагаю, что это так — да, это Ричард».
И тут в комнату войду я и встану перед ним. Картинки роились в моем воображении. Я стоял у камина, погруженный в свои грезы, когда открылась дверь и вошла Хеста.
— Привет, — сказала она. — Я вернулась рано, не так ли? Что с тобой? Что-нибудь не так с книгой?
Я попытался скрыть улыбку.
— Я закончил, — ответил я нарочито небрежным тоном.
— Дорогой, какой ты умный! — Подойдя ко мне, она меня поцеловала, а потом ушла в соседнюю комнату.
Я ожидал другой реакции и был слегка озадачен. Я последовал за ней в спальню.
— Что за спешка? — осведомился я.
— За мной заедут Ванда и остальные, — пояснила она. — Мы пообедаем, а потом пойдем на концерт. Не стой на дороге, любимый, я хочу достать другое платье.
Я отошел в сторону, а она начала рыться в шкафу.
— Ты мне не сказала, что куда-то идешь сегодня, — заметил я.
— Гм-м, дорогой, сказала. Я сказала тебе сегодня утром. Ты, наверное, забыл.
Я расхаживал по комнате, пока она переодевалась.
— Тебя теперь просто водой не разольешь с этими людьми, — сказал я.
— О, они забавные, их просто невозможно не любить. Где мой пояс? Дорогой, ты не видел моего пояса?
— Вот же он, на полу.
— Я никогда ничего не могу найти в этой комнате.
— Ты поздно вернешься? — спросил я.
— Не знаю. Как получится. Не жди меня.
— Я не усну, пока ты не вернешься.
— Уснешь, конечно. Ты очень устал от своей книги.
— Сколько вас будет? — поинтересовался я.
— Ванда и ее брат, и бесподобная парочка венгров, и Хулио.
— Кто?
— О, ты же знаешь, Дик, это скрипач. Я тебе часто о нем рассказывала.
— Не помню, — сказал я.
— Нет, дорогой, рассказывала. Ты меня просто не слушаешь. Осторожно, ты наступил на мою туфлю.
— Он в тебя влюблен?
— Не говори глупостей, — ответила она.
— Влюблен?
— Конечно нет. Я хорошо выгляжу? Тебе нравится эта шляпа?
— Почему ты больше не носишь беретов? — спросил я.
— Они мне надоели. У меня к ним больше душа не лежит. Скажи, что тебе нравится эта шляпа, — настаивала она.
