Светская беседа не была сильной стороной Чарли, да и я, с аукционом на носу, не была к ней расположена, а потому прямо перешла к главному.
— Чарли, я хочу попросить тебя о большой услуге.
Пока я объясняла суть дела, Чарли молча потягивал дюбонне. Сухопарый, плотно упакованный в костюм-тройку с галстуком-бабочкой, он, пожалуй, более всего напоминал мумию. Я постаралась представить свою затею в самом невинном свете. За все время моего монолога Чарли не издал ни звука, и невозможно было сказать, доходит до него то, что я предлагаю, или нет. Потом он наконец раскрыл рот.
— Значит, ты намереваешься взвинтить цену, чтобы как следует ощипать графиню. Это незаконно.
Он был не так туп, как казался, старина Чарли.
— В строгом смысле слова можно расценить это и так, — признала я. — Но если взвинчивать цену за, скажем, подарок для Джун, кто будет знать правду?
— Я.
— Верно, — вздохнула я, устыдившись.
— А если Моника перестанет набавлять и я останусь при ожерелье?
— Я его у тебя выкуплю.
— На какие, извини за выражение, шиши?
— Если ты останешься при ожерелье, то я останусь при названной сумме. Не забывай, что это я выставила его на продажу. Правда, я потеряю на этом комиссионные и налог на продажу, но возмещу тебе и эту сумму. Тут уж тебе придется поверить мне на слово.
— Однако, пока я не заплачу аукционному залу, денег тебе не получить, не говоря уже о том, что заплатить придется всю сумму, включая налог и комиссионные.
— Совершенно верно. — Необходимость стоять на своем смущала меня чем дальше, тем сильнее, но отчаяние придавало упрямства. — Послушай, Чарли, я могу дать почти стопроцентную гарантию, что этого не случится! Моника будет добиваться ожерелья любой ценой. Всему городу известно об этом с ее собственных слов.
— Вот именно, что с ее слов. Я заметил, что люди не всегда поступают так, как якобы собирались.
— В общем ты прав, но не знаешь одного очень важного обстоятельства. Моника одержима идеей завладеть абсолютно всем, что когда-либо принадлежало мне. Она хочет занять мое место во всех отношениях. Ожерелье тесно связано с моим прошлым. Согласись, для нашего круга оно как бы олицетворяет меня. В глазах Моники обладание им преобразит ее во вторую Джо Слейтер.
— А в твоих глазах? — осведомился Чарли с интересом.
Это был хороший вопрос. Намеренно или нет, Чарли попал в точку. Довольно долго мы сидели в молчании.
— Ладно, — сказала я наконец. — Вижу, ты не в восторге от моей затеи. Что ж, извини, что поставила тебя в неловкое положение. Дело в том, что мне больше не к кому обратиться. Надеюсь, ты не проговоришься.
Чарли как будто уже не слушал меня, потерявшись в каких-то своих мыслях, но когда я начала подниматься, сделал знак подождать.
— Кто сказал, что я не в восторге? Ты в курсе, что меня исключили из колледжа за игру на бегах?
— Вот как! — сказала я озадаченно, не совсем понимая, как эта информация относится к моей теперешней проблеме.
— В детстве я терпеть не мог соседа. — Чарли прокашлялся и продолжал с чувством гордости: — Как-то ночью я подсунул к нему в бассейн дохлую акулу. Это ублюдок с утра пораньше нырнул и чуть не помер от сердечного приступа!
Он хохотнул, а я приоткрыла рот. Определенно это был не тот Чарли Каан, которого я знала.
— Все думают, что у меня нет никакого чувства юмора, — продолжал он, — а оно очень даже есть. Больше всего я люблю хороший розыгрыш. К сожалению, годами не имел такого шанса.
— Это как раз твой случай!
— Спасибо. — Чарли помедлил и вдруг звучно шлепнул ладонью по столу. — Берусь за это, чтоб мне пропасть!
Зная, что он шарахнется от объятий, я ограничилась воздушным поцелуем.
— Спасибо тебе, Чарли, дорогой! Но только вот что: ты никогда, ни за что не скажешь Джун ни слова о нашем плане! Ни слова, понимаешь?
— Я вообще ничего ей не говорю, но учти, Джун легко домыслит то, чего не знает.
— Домыслить можно, только если знаешь хоть что-нибудь, а узнает она, только если ты об этом заикнешься. Поклянись, что будешь нем как рыба!
Чарли хлопнул кулаком по груди, как гладиатор перед боем.
— Цезарь! Идущие на аукцион приветствуют тебя!
Я расценила это как клятву.
Невозможно было предугадать, явится ли Моника на торги лично, но для Чарли это полностью исключалось, если он желал сохранить инкогнито. Возможно, наилучшим выходом для меня было держаться в стороне, но я не усидела дома и отправилась в аукционный зал переодетой до неузнаваемости, то есть в черном парике, мешковатом костюме жуткого розово-лилового цвета и без малейших следов макияжа. В одной из боковых галерей рекламировались следующие торги. Я сделала вид, что увлечена фотографиями исторического наследия времен первых поселенцев, хотя вид облезлых флюгеров и суровых лиц на потемневших дагерротипах нагонял тоску.
Каждый аукцион привлекает свой тип публики, и невольно думалось, что сюда явится толпа личностей настолько же тусклых, как и объекты их интереса. Иное дело торги с драгоценностями. Как мощный магнит, они влекут к себе броско и дорого одетых женщин. На случай если моя Немезида не устоит против этого властного призыва, я укрылась за высоким, в натуральную величину, деревянным индейцем.
Аукцион уже час как шел, когда на лестнице появилась Моника под руку с Нейтом Натаниелем. Я последовала за ними, держась на расстоянии. Эти двое уселись у центрального прохода, в передней части зала, а я нашла себе местечко в задней части у стены, откуда можно было наблюдать, не привлекая к себе внимания.
Зал был полон почти до отказа. Торги, как чаще всего бывает, шли то на подъем, то на спад. Некоторые предметы уходили за тройную цену и даже дороже, за другие едва удавалось взять оценочную сумму. Я не сводила глаз с Моники и Нейта, раздраженная тем, как откровенно они нежничают.
Ожерелье шло под номером триста тридцать три. Как только номер был объявлен, Моника перестала ворковать и выпрямилась на стуле с лопаточкой наготове. Вот оно, начинается, подумала я и взмолилась, чтобы Чарли уже держал в руках телефонную трубку.
Аукционер дал короткую справку насчет ожерелья, не забыв подчеркнуть, что вначале оно принадлежало Марии Антуанетте, а затем «Джо Слейтер, покровительнице искусств». Странное дело, комплимент мне совсем не польстил. Он относился к совсем другой женщине, которая и сама уже стала прошлым. Нынешняя Джо Слейтер, переодетая кошелкой, готовилась лицезреть продажу самого дорогого, чем когда-либо обладала.
Торги с разгону взяли хороший темп — в считанные секунды цена достигла трехсот тысяч. Повсюду в зале взлетали и опускались руки с лопаточками. Я заметила среди публики несколько знакомых мне женщин той категории, для которых жизненная борьба целиком заключается в яростном соперничестве на торгах. На четырехстах двадцати пяти тысячах половина народу отсеялась и темп несколько замедлился. Наступило затишье, и вот тут Моника впервые подняла свою лопаточку, чтобы дать четыреста пятьдесят. Никто не предложил больше. Моника повернулась к Нейту с улыбкой торжества.
