— Как вы думаете, он рассердится, если я одолжу их ненадолго?
— Зачем?
— Мне надо быть одетым не так, как… Не знаю. Не совсем так, как…
— Не так, как геи одеваются? — подсказал Джонни.
— Не так, как одеваются в Лос-Анджелесе, хотел я сказать.
— Давай. Я их опять отдам в чистку, он ни за что никакой разницы не заметит.
— Вы меня извините, пока я переоденусь, ладно?
Еле поворачиваясь в тесноте заднего сиденья, я снял свои одежки и надел сорочку и брюки мистера Хебера. И почувствовал себя очень странно. Сорочка сидела как влитая, а вот брюки оказались широки в поясе.
— Вот, возьми, — сказала Морин. — У меня в запасе оказались английские булавки.
Она протянула мне коробочку, и я быстро подогнал штаны.
— Ну как я выгляжу?
— Как последний зануда, — ответил Джонни.
— Прекрасно. Именно этого мне и надо было. О'кей, мы подъезжаем. Джонни, скажешь Морин, где свернуть?
— А как же. А в чем дело?
Я улегся на бок на заднем сиденье. Электра решила, что настало время прикорнуть, и свернулась у меня под рукой.
— Потому что я хочу въехать в город так, чтобы никто меня не заметил. И тебя тоже. Как только увидишь поворот, Джонни, сползи с сиденья.
— Он уже близко.
— Морин, вы его видите?
— Ага.
— О'кей, там и сворачивайте. Джонни, давай вниз. И, Морин, все, что вам надо делать, — это ехать по дороге, никуда не сворачивая, пока не подъедете к почтамту, — он слева. Скажите мне, когда его увидите, и я объясню, что вам делать дальше.
Я услышал, как Морин включила сигнал поворота, а Джонни скорчился в углублении перед пассажирским креслом. Он то и дело показывал мне оба больших пальца и шептал: «Во! Это круто!» Когда машина съехала с асфальта, все здорово затряслось и задребезжало.
— Вам просто не надо съезжать с этой дороги, — сказал я Морин.
Мне был виден ее профиль. Она выглядела уверенной, губы ее были решительно сжаты, и я понимал, что она делает это не потому, что она хороший человек или хорошая секретарша, а потому, что это правильно.
— Вижу почтамт.
— Сворачивайте на парковку. Поставьте машину на последнее место справа.
— Оно занято.
— Тогда рядом с ним.
Машина замедлила ход, повернула и остановилась.
— Теперь никто не двигается с места, пока я не скажу, что произойдет дальше. Морин, вы войдете в здание почты. Заведующую зовут сестра Карен. Я думаю, что мы вполне можем ей доверять. Скажите ей, что вы хотите подождать меня на почте. Она разрешит вам там поболтаться. Может быть, проведет вас в заднее помещение, чтобы вас не видели, — это было бы замечательно. Но даже если кто и увидит — ничего страшного, они ведь не будут знать, зачем вы в городе.
— А с нами что?
— Когда она уйдет и пробудет на почте пять минут, мы крадучись вылезем и пройдем к дому.
— А Электра?
Вот проклятье! Я забыл включить ее в свой план!
— Надо было оставить ее с девушкой-готкой, — сказал Джонни.
— Ничего. Морин, вам придется взять ее с собой.
— Если мы и в самом деле можем доверять сестре Карен… Подождите меня минутку, я быстро вернусь.
Через несколько минут открылась дверца со стороны водителя и сестра Карен сказала:
— Я собираюсь впустить Электру через грузовую дверь. Никто ее не увидит.
Они ушли, и мы с Джонни остались одни.
— Что теперь?
— Мы прогуляемся. Вылезай тихонько из машины. Пригнись. Беги к дальней стороне почты. Я за тобой.
Он сделал все точно, как я сказал, и минуту спустя мы уже стояли у раскаленных бетонных блоков западной стены почтамта, невидимые с улицы.
— Теперь мы просто пойдем по одной из боковых дорог. Если разыграем все это без лишних эмоций, никто нас не заметит.
Мы пошли. Было, вероятно, градусов сто десять,[76]я чувствовал жар солнца у себя на щеке. Может, в этом еще одна причина, почему Первых так долго практически никто не трогает: тут солнце жарит, как на Марсе. Никому эта земля не нужна.
— Пока что все хорошо, — проговорил я.
Эта боковая дорога была тихой, тут стояли несколько больших домов, виднелись пустые участки. И движения было мало. Любой, кто мог нас увидеть, решил бы, что вот, мол, двое мальчишек возвращаются из коопа.
— Ну так что за план-то? — спросил Джонни.
— Ты сейчас решишь, что у меня крыша поехала.
— Поздно спохватился.
— У тебя нож с собой?
— Ага, а что?
— Дай-ка сюда.
В конце участка я принялся срезать ветки с кустарника.
— Наломай веток, и пусть они будут поменьше и потоньше, прямо как зубочистки. Мы собираемся устроить пожар.
— Мы собираемся?
— На самом деле это ты собираешься.
Джонни сощурил глаза:
— Ну и придурок! Ты совсем шизанулся.
— Просто наломай веток. Нам понадобится растопка. Я никогда не думал, что придется такое сказать, но — слава Господу — мы посреди пустыни. А эти дрова сухие, словно кости.
Когда у нас собралась приличная куча, я сказал:
— А теперь нам нужен трут. У тебя в карманах волокнистой пыли от ткани не набралось?
Джонни вытащил несколько комочков и осторожно положил их сверху на кучу растопки.
Я порылся в карманах мистера Хебера. В одном обнаружились два комочка белой волокнистой пыли, в другом — два перенесших сухую чистку доллара.
— Вот, разорви их на полоски.
— Ты что, деньги сжечь собираешься?
— Давай делай.
Я нашел ветку примерно с фут длиной и сделал на обоих концах по зарубке. Наклонился вытащить шнурок из ботинка.
— Ты что делаешь?
— Я делаю лук.
Я выдал Джонни блиц-урок о возжигании огня методом трения и трута.
— Где это ты выучился такому дерьму?
— Ты забыл. Я же долгое время был предоставлен исключительно самому себе.
Я собрал все необходимые детали и предупредил Джонни, что ему придется довольно долго трудиться.
— Вся штука в том, что надо получить угольки и положить их на трут. Это потребует некоторого времени, но если работать не останавливаясь, то должно получиться.
