переменах, а те, кто знал о моих связях с Москвой, безуспешно допытывались у меня о том, какие беды им принесёт работа под новым названием и руководством, я провёл полдня. Никак у начальства не находилось свободного времени для меня.
А требовалось всего-то согласовать условия трудоустройства и наблюдения за Стеценко (о том, что двоих «возвращенцев» отправляют в Харьков, Реденс и Евдокимов уже договорились, пока я добирался до столицы). И попросить, чтобы тех из крымского контрреволюционного подполья, с кем я контактировал, пока не трогали. Двух-трёх месяцев будет достаточно, чтобы их аресты со мною не связывали. Наверняка за это время кто-то из них сам раскроется, или же найдётся, на кого повесить раскрытия, и забросить в Константинополь нужную информацию.
Но, в конце концов, я дождался аудиенции у самого Евдокимова и вроде бы убедил его во всём.
Естественно, не сообщая, что сам вскоре переберусь в Лондон: все мои документы на выезд как специалиста в области радиотехники, в порядке научно-технической стажировки, оформляются непосредственно в Москве. И только там знают, что я заручился обещанием леди Энн-Элизабет устроить меня в лабораторию Уотсон-Уотта и поспособствовать моей натурализации. Сначала – натурализации Нины, а потом уже и меня, как мужа британской подданной.
Но на Лубянке в наши предварительные планы внесли существенные коррективы.
С открытым, легальным, оформлением отношений с Ниной ни в Крыму, ни где бы то ни было ещё в РСФСР, с последующим одновременным выездом не получалось. Начало действовать строгое правило – не разрешать супругам совместный выезд за границу. Правило можно было, конечно, обойти – у ИНО хватало возможностей для этого, – но тогда несколько посторонних организаций узнали бы о чрезмерном интересе ЧК (к тому времени – ГПУ, новость о предстоящем вот-вот переименовании уже была на Лубянке не новостью). А поручиться за то, что все узнавшие будут молчать, мы пока что не могли…
Нелегальное же оформление наших отношений Нина восприняла бы как неуместную шутку, если даже не оскорбление.
Правильным вариантом был выезд порознь. Мне – позже, когда Нина, с благодарностью приняв предложение леди Энн-Элизабет и переехав с нею в Великобританию, с соблюдением необходимой процедуры, но и с влиятельной помощью, оформит перемену подданства. И уже там найти нам друг друга и обвенчаться – что станет хорошим поводом превратить стажировку в постоянное пребывание.
– Ты в ней уверен? – спросил Артур, когда мы с ним обсуждали опасности и возможности.
Что я должен был сказать? Что людям свойственно ошибаться, а поскольку я тоже человек, сие верно и для меня? Спеть знаменитый куплет из «Риголетто» о сердце красавицы? Что надо ещё подумать, ещё поискать варианты, рискуя, что меня просто сочтут обманщиком и не джентльменом, и на помощь не придётся рассчитывать?
– Уверен. И смогу её убедить полуправдой. Только паузу нельзя затягивать.
Так же точно я ответил и Москвину, а затем и Прокофьеву, с которым мы уже конкретно прорабатывали легенду, системы связи и оповещения, тайники и варианты эвакуации.
Затем я перебрался в Петроград.
Стажировка в Радиоинституте, с учётом пятидневного перерыва, во время которого я съездил в Ялту и встретил мисс Лаврофф, прибывшую туда в качестве доверенной переводчицы английской дипломатической миссии, затянулась почти на полтора месяца.
Слава богу, пока что успехи в области радиосвязи, измерительной техники и волновой оптики ещё не начали засекречивать, да и зарубежная патентная литература, и научные публикации поступали достаточно регулярно. Вот только между самой новацией и публикацией о ней проходило много времени – а для нашей страны, находящейся во враждебном окружении, недопустимо много.
Но ещё хуже было то, что воспользоваться европейскими достижениями или внедрить свои, ничуть им не уступающие разработки, пока что было невозможно. Не было достаточной исследовательской и производственной базы, а то, что удалось создать и запустить, было до предела загружено сиюминутными работами.
И лучшие наши учёные, инженеры и техники, умники, вкладывали свой талант и умение на то, чтобы догнать, чтобы вывести страну на европейский уровень – который окажется вчерашним, потому что там научные исследования и внедрение новых разработок не прекращаются.
Вот, собственно, почему я выезжал за рубеж. Не для того, чтобы помогать англичанам или американцам развивать радиотехнику и в перспективе создавать систему радиообнаружения аэропланов, а для того, чтобы использовать их техническую базу и технологии, а по возможности и их головы, для блага своей страны…
Окончательная подготовка к нелегальной части работы за рубежом проходила в Москве. Частично на Лубянке, где уже привыкли к новому названию – Государственное политическое управление, ГПУ. Даже начали смиряться с некоторыми новациями, которые не миновали и ИНО, – но всё же и считали, и называли себя чекистами. Частично – в учебном центре, где восстанавливали, а по необходимости создавали навыки, необходимые для разведывательной работы.
Занятия шли допоздна, за всё время выпало всего три свободных вечера, когда мы смогли спокойно пообщаться с Артуром. Контакты разведки и контрразведки в целом не поощрялись, но на уровень Артузова это не распространялось.
Говорили мы больше о делах житейских, но и о том, насколько тяжело даётся мирная жизнь огромным массам, вздыбленным революциями, Гражданской войной и военным коммунизмом.
В последнюю нашу встречу Артур рассказал, как завершилась история со Стеценко.
В Харькове «возвращенца» определили в городскую милицию, а Канторович, спутник его и заодно домашний надзиратель, взял патент и понемногу портняжничал, обшивая «своих», коих в Харькове было немало.
Пару недель новоиспеченный агент угро сравнительно добросовестно гонялся за шпаной и уголовниками, жалуясь по вечерам Канторовичу, что от одних только их «мастей» ума тронешься. Ладно, мол, налётчики или гоп-стопники, это и в прошлые времена встречалось, а то расплодились всякие скокари, ширмачи, марвихеры, домушники, тихушники, чёрт-дьявол, даже медвежатники появились, как у нэпачей сейфы завелись. Но потом решил, что надзор за полным отсутствием компромата ослабел или вовсе снят, и начал выходить на связников.
От харьковского, до той поры не замеченного нами, связника он узнал о приезде в Крым Альгиса Петерсена и с ним – главного своего контактёра, Лауры Кахаберидзе. С новыми инструкциями из Константинополя, – там, оказывается, тоже поверили, что натурализация проходит успешно. И Стеценко, сказавшись в угро больным и проигнорировав строгий запрет самовольно выезжать из города, помчался на встречу с Лаурой. Там их обоих и взяли, со всеми доказательствами шпионской деятельности.
О достаточно громком показательном процессе я уже узнал из английской прессы.
Через полтора месяца после того, как Министерство внутренних дел Великобритании выдало вид на постоянное жительство мисс Нинель Лаврофф, я ступил на палубу парохода, отплывающего в Портсмут.
