заметила Глафира Семеновна.
– А вот я им сейчас такую рожу скорчу, что не поздоровится.
– Брось. Не делай этого.
– Ей-ей, сделаю, если очень уж надоедят.
Но к супругам подскочил обер-кельнер с таблетками и карандашом и предложил им столик с двумя кувертами, за который они и уселись.
– Какое вино будете вы пить, монсье? – спросил он Николая Ивановича, останавливаясь перед ним в вопросительной позе.
– Боже мой! Да здесь, оказывается, везде пьют вино! – воскликнула Глафира Семеновна. – А в Петербурге мне рассказывали, что у турок вино можно получить только по секрету, контрабандой, как в Валаамском монастыре.
– Пустое. Наврали нам. Столько здесь иностранцев, да чтобы они жили без вина!
– Лафит, Марго, Мускат люнель, вен де пейи? – спрашивал обер-кельнер, дожидаясь ответа.
– Ну, вен де пейи, – ответил Николай Иванович и прибавил, обратившись к жене: – Попробуем местного турецкого вина. Видишь, у турок даже свое вино есть.
Но вот два поваренка, один из коих был негр, в белоснежном одеянии, внесли в столовую большую кастрюлю с супом и поставили ее на нарочно приготовленный столик. Пришел полный усатый метрдотель в белом и принялся разливать суп в тарелки. Присутствующие стали размещаться за столами. Захлопали пробки, вытягиваемые из бутылок, зазвенели ложки о тарелки. Николай Иванович взял меню обеда и сосчитал кушанья.
– Девять блюд, – сказал он.
– И наверное, я из них буду есть только три, – улыбнулась жена.
– Отчего? Боишься, чтобы лошадиным мясом не накормили? Здесь, матушка, кухня европейская.
– Да ведь ты знаешь мою осторожность. И при европейской кухне могут улитками и всякой другой дрянью накормить. Да и сыта я. Ведь я только час назад бутерброды с сыром ела.
Подали по полтарелке супу, какого-то зелено-фисташкового цвета и с кнелью. Глафира Семеновна заглянула в меню, попробовала прочитать и сказала:
– Поди разбери, из чего суп! Какие-то каракули написаны.
Она повозила ложкой по тарелке и отодвинула от себя тарелку. Муж съел всю порцию и проговорил:
– По три ложки около каждого прибора положено для всяких потреб, а по полтарелки супу подают. Хорошо, что я давеча пилавом и турецким бифштексом подзаправился.
За супом шел гор-девр. Подавали сардины, вестфальскую ветчину. Глафира Семеновна съела сардинку.
– Смотри, смотри, и турок-то ветчину ест, – указала она мужу на усача в феске, поместившегося за столиком как раз рядом с ними, и прибавила: – Все шиворот-навыворот. А ехавши сюда, я думала, что и свинина-то в Турции запрещена.
Усач в феске, сидевший с какой-то красивой полной дамой с развязными манерами, превесело разговаривал с ней по-французски и с особенным аппетитом уписывал тоненькие ломтики жирной вестфальской ветчины. Николай Иванович взглянул на него и сказал:
– Да, действительно, не ест, а жрет. Видно, все запретное-то мило. Впрочем, может быть, он не турок, а грек. Ведь здесь и греки фески носят и даже вон наш жидюга проводник. Спроси-ка, Глаша, по-французски у лакея – турок это или нет. Может быть, лакей знает.
Глафира Семеновна обратилась с вопросом к обер-кельнеру, принесшему им две полубутылки вина красного и белого, и тот отвечал утвердительно.
– Это атташе из министерства иностранных дел, а с ним его «птит фам», – прибавил он тихо и наклоняясь к супругам. – Она француженка, певица.
– Батюшки! Да он и винище хлещет! – воскликнула Глафира Семеновна, дернув мужа за рукав. – Гляди. Даже не стесняясь пьет. Да… Все, что нам рассказывали про Турцию, вышло шиворот-навыворот.
– Да ведь это как и у нас… – отвечал муж. – Нам, православным, по постам мясо запрещено, а мы едим. Да и не одни мы, миряне, а и духовенство.
– Про турок вообще говорили, что они так строго к своей вере относятся. А тут ветчину жрет, винище лопает, с содержанкой-француженкой сидит. Ведь эта француженка-то для него считается гяурка. Всех европейцев турки гяурами называют, а гяур по-ихнему значит собака. Я читала в книге.
– Эх, матушка! Все люди – человеки и во грехах рождены. Ведь вот ты лесника Трешкина знаешь. Беспоповщинскую молельню у себя имеет, на свои иконы людям без его согласия перекреститься не дозволит, а акробатку-итальянку содержал, в Великом посту ей в Аркадии пикники с цыганами закатывал, – рассказывал Николай Иванович, отпил из стакана вина, посмаковал и прибавил: – А турецкое красное винцо не дурно.
Подали две маленькие скумбрии.
– Что это? Только по рыбке на человека? – удивился он. – Да тут и облизнуться нечем. Освещения много, посуды много, а уж еды куда мало подают… Хорошо, что ты не будешь рыбу есть, так я твою порцию съем. Ведь не будешь?
– Само собой, не буду. Это какая-то змея.
– Ну вот! Скажет тоже! А ведь рыба-то плавала, – улыбнулся Николай Иванович, налил себе белого вина, выпил и сказал: – А белое вино еще лучше красного. Молодцы турки! Хорошее вино делают. А при эдаком хорошем вине да не пить его, так чтобы это и было! – закончил он и принялся есть рыбу.
Театр с буфетом
Обед кончился. Из девяти блюд Глафира Семеновна кушала только ростбиф с салатом, зеленые бобы и мороженое. Николай Иванович остался обедом недоволен.
– Очень уж мизерны порции, а ведь восемь франков за обед дерут. Много свету, много посуды всякой, а голодновато, – сказал он после кофе.
– Да неужели ты еще есть хочешь? – удивилась супруга.
– То есть как тебе сказать… Голоден не голоден, а вплотную не поел. Предложи мне сейчас тарелку щей кислых – с удовольствием съем.
– Смотри, смотри… Турок-то со своей мамзелью абрикотин пьют. Вот тебе и трезвое мусульманство!
– Это уж он на загладку, а давеча, кроме столового вина, шампанское с ней пил.
Англичане стали вставать из-за стола. Мужчины отправлялись курить в кабинет для чтения, а дамы в салон, где вскоре раздались звуки рояля. Проходя мимо супругов, все опять смеривали взорами серый костюм Николая Ивановича и рассматривали бриллианты Глафиры Семеновны. Даже знакомый супругам по вагону англичанин как-то сторонился от них и прошел мимо, не остановившись. Очевидно, отсутствие фрачной пары на Николае Ивановиче было в глазах их чуть ли не преступлением.
– Нет, сюда уж меня обедать больше калачом не заманишь, – сказал Николай Иванович. – Воробьиные порции подают, да и чопорно очень. Ну, теперь в театр. Посмотрим, какой театр у турок, – прибавил он, вставая.
Когда они уходили из столовой, турок в феске все еще сидел за столом со своей дамой. Они ели жаренный с солью миндаль и уж пили мараскин из длинной четырехугольной бутылки, обтянутой водорослями.
В вестибюле их встретил Нюренберг. Лицо его было красно, и от него значительно припахивало вином.
– В самый раз
