— Мисс Моралес была вашей учительницей? — спросил он тут же.
Была? Значит, она мертва. По крайней мере это было реальным. Невозможным, но реальным.
Я кивнула.
— Должно быть, для вас это тяжело.
Я чуть не засмеялась. Он и понятия не имел, насколько тяжело! А может… Может, имел?
Надо признаться, паранойя — уморительная штука. Что детектив вообще может знать? Что я подумала о смерти Моралес и та умерла? Безумие. Что я хотела, чтобы хозяин собаки поплатился за то, как с ней обращался, и он поплатился? Смехотворно. Мысли о чем-то не делают это «что-то» настоящим. Желание чего-то не превращает это «что-то» в реальность.
— Да, очень тяжело, — сказала я, снова кивнув, чтобы волосы еще больше упали мне на лицо и скрыли мою безумную ухмылку.
— Я сожалею о вашей потере, — сказал он.
Плечи мои задрожали от попыток подавить смех.
— Вы не знаете, была ли у мисс Моралес аллергия на что-нибудь?
Я покачала головой.
— Вы видели когда-нибудь у нее инъектор с адреналином?
Я покачала головой, потом поднялась на дрожащие ноги. В конце концов, я была дочерью юриста и даже при зыбкой связи с реальностью знала, что беседа закончена.
— Мне надо идти, — сказала я.
— Конечно. Отправляйтесь. И очень сожалею насчет вашей учительницы.
Я пошла прочь. Прочь от детектива и прочь от Ноя.
Но Ной меня догнал.
— Что случилось?
У него был непривычно участливый вид.
— Ты не появился этим утром, — сказала я, не глядя на него.
— Мара…
— Не надо. Просто… Не надо.
Я глядела прямо перед собой, сосредоточившись на дороге к классу.
— Все в порядке, Ной. Я не злюсь. Я просто… Мне надо идти. Я опаздываю на биологию.
— Уроки закончились, — медленно проговорил он.
Я остановилась.
— Что?
— Сейчас почти четыре часа. — Ной говорил тихим голосом. — И последний урок отменили. Я искал тебя повсюду.
Два часа. Я упустила больше двух часов. Я почувствовала себя так, будто падала, как будто кто-то выдергивал из-под меня землю.
— Тпру! — сказал Ной, положив руку мне на поясницу, чтобы поддержать.
Я стряхнула ее.
— Мне нужно идти, — сказала я.
Меня тошнило. Но потом вторая рука сжала мое плечо, и колени мои чуть не подогнулись.
— Эй, ребята, — сказал Даниэль серьезно. — Сумасшедший денек.
Я сглотнула: к горлу подступила желчь.
— Ты не очень хорошо выглядишь, Мара, — продолжал Даниэль.
Голос его теперь звучал спокойнее, но тревожная нотка еще слышалась.
Я убрала прядь волос, прилипшую ко лбу.
— Я в порядке. Просто немножко тошнит.
— Как раз к твоему дню рождения, — с натянутой улыбкой проговорил Даниэль. — Уверен, это для тебя такое разочарование.
— Дню рождения? — Ной перевел глаза с меня на Даниэля.
Я метнула на брата очень ядовитый взгляд. Он проигнорировал меня.
— Маре завтра исполняется семнадцать. Пятнадцатого марта, маленькой плутовке. Но она странно к этому относится, — объяснил Даниэль, снимая очки и протирая линзы. — Каждый год у нее ужасная депрессия, и мой долг старшего брата отвлечь ее от хандры, которая нападает на нее в день рождения.
— Я этим займусь, — немедленно сказал Ной. — Ты снят с крючка.
Даниэль широко улыбнулся.
— Спасибо, братец, ты настоящий друг.
Даниэль и Ной стукнулись кулаками. Я не могла поверить, что брат такое со мной сотворил. Теперь Ной будет чувствовать себя обязанным что-то сделать. Мне хотелось ударить их обоих по лицу. И блевануть.
— Хорошо, — сказал Даниэль, обхватив меня рукой. — Думаю, мне лучше забрать Мару домой. Или ты предпочитаешь, чтобы тебя вырвало в машине Ноя? — спросил он меня.
Я покачала головой.
— Я заеду за тобой завтра в одиннадцать, — сказал Ной, не сводя с меня глаз, пока Даниэль вел меня прочь. — Хочу тебе кое-что сказать.
43
Когда мы с Даниэлем вернулись домой, бумаги отца были разбросаны по всему столу в обеденной комнате, что случалось нечасто. Еще не успев закрыть дверь, мы услышали спор родителей. Я жестом попросила Даниэля притворить дверь бесшумно.
— Думаю, тебе нужно попросить о предварительном судебном разбирательстве.
— Процесс начинается в понедельник, Инди. В понедельник. А непосредственно перед этим будет судебное слушание — рассмотрение судом доказательств. Судья не позволит мне удалиться. Никоим образом.
Что случилось?
— Тогда позвони Майклу Ласситеру. Попроси его тебя уволить. Скажи, что найдешь себе замену. В таком случае судья может разрешить отложить слушание. Майкл ведь этого хочет, так?
— Сомневаюсь. Ему не терпится со всем покончить. — Я услышала, как отец вздохнул. — Ты и вправду думаешь, что с Марой все так плохо?
Мы с Даниэлем встретились глазами.
Мама не замешкалась с ответом:
— Да.
— После ожога ничего не случалось, — сказал папа.
— Насколько мы знаем.
— Думаешь, что-то происходит?
— Ты видел ее в последнее время, Маркус? Она не спит. Думаю, все хуже, чем она пытается показать. И то, что у тебя в разгаре процесс над убийцей, не помогает.
— Это стоит того, чтобы я лишился адвокатской практики?
Мама помолчала.
— Если подобное случится, мы можем переехать обратно на Род-Айленд, — тихо сказала она.
Я ожидала, что отец засмеется. Или раздраженно вздохнет. Или скажет что-нибудь — но не то, что он сказал.
— Хорошо, — тут же ответил отец. — Я позвоню Майклу Ласситеру и дам ему знать, что выхожу из дела.
Меня скрутила вина. Я сделала движение в сторону кухни, но Даниэль схватил меня за руку и молча покачал головой. Я сощурила глаза так, что они превратились в щелочки.
— Доверься мне, — одними губами выговорил он.
Мы оба стояли совершенно неподвижно, когда отец заговорил:
— Алло, Майкл? Это Маркус. Как поживаешь? А я вообще-то не очень хорошо.
Потом он коротко изложил суть дела.
Я уловила слова «психически нестабильна», «травматический» и «наблюдение психиатра». Я сверлила глазами Даниэля. Спустя несколько минут отец повесил трубку.
— Ну? — Голос матери.
