— Да, умственная похоть, в которой ты упорствуешь, вот твоя проблема. Не просто похоть, проблема не в ней; пройдет еще лет двадцать, и она сама позаботится о себе. В конце концов, это мелкий грех. Нет, твоя проблема — лень, и всегда было так. Отказ от необходимой духовной работы. Ты всегда берешь на себя ответственность за все плохое, что произошло с нашей семьей, включая, скорее всего, и Вторую мировую войну…
— Ты сидел в тюрьме.
— Да, но это к делу не относится. Бог не сидел в тюрьме, но ты не просишь его о помощи. Нет, ты все взвалил на свои плечи и потерпел неудачу. И ты никогда не прощаешь себя. Ты считаешь, что находишься за гранью прощения, и это дает тебе лицензию причинять вред любящим тебя людям — потому что бедняга Джейк Мишкин якобы так далеко за гранью, до такой степени лишен надежды на прощение, что всякий, кто любит его, наверняка заблуждается. Следовательно, любящих не стоит принимать в расчет. Знаешь, почему ты сейчас ухмыляешься, паршивец? Потому что ты снова заставил меня сказать то, что я всегда говорю тебе, и теперь ты можешь опять забыть это. Даже если ты понимаешь, что я прав. Лень. Грех против надежды. И ты знаешь, что когда-нибудь он убьет тебя.
— В точности как мутти? Ты в самом деле так думаешь?
Снизу, из мастерской, где чинят велосипеды, донесся воющий звук шлифовки. Пол дождался, пока он затих, и ответил:
— Да, думаю. И тебе это известно. Как сказал один человек, Бог создал нас без нашей помощи, но не спасает нас без нашего согласия. Либо ты просишь о милосердии и прощении — и получаешь прощение, либо гибнешь навсегда.
— Да, святой отец, — сказал я, ханжески воздев взгляд.
Он вздохнул, устав от старой патетической игры, в которую я заставлял его играть. Я тоже устал от нее, но не мог противиться отчаянному, хотя и совершенно бессмысленному зуду.
— Да, ты манипулировал мной, заставляя читать тебе проповедь, — сказал он, — и, значит, снова победил. Мои поздравления. Ну, что нам делать с твоей проблемой?
— Не знаю. Поэтому я и здесь.
— Думаешь, здесь замешан русский — Шванов?
— Что касается исполнителей, да. Но не представляю, кто стоит за ними.
— Почему тебя это волнует? Рукописи больше нет, а исчезнувшей женщиной займется полиция.
— Мне велено не обращаться к копам. Она сказала, что они убьют ее.
— И ты чувствуешь себя обязанным спасти ее.
— Я обещал защитить ее и не сделал этого. Да, я чувствую себя обязанным.
— Ты хочешь продолжить эту связь. Ты влюбился.
— Какое, черт побери, это имеет значение? Она — человеческое существо, которому угрожает смертельная опасность.
Он оперся подбородком о сцепленные пальцы и вперил в меня пронизывающий взгляд — так он теперь поступает вместо того, чтобы надрать мне задницу.
— Ну, я, конечно, помогу тебе, чем смогу. У меня есть контакты в полиции. Я сделаю несколько звонков, выясню, что у них имеется на этого Шванова, и намекну, что дело серьезное…
— Нет! Никаких копов, я же сказал. У тебя есть контакты другого рода.
— Ладно. Посмотрим, что говорят на улице.
— Спасибо. Больше всего, однако, меня беспокоят Амалия и дети. Если бандиты захотят оказать на меня давление…
— Об этом я тоже позабочусь, — ответил он после долгой паузы.
Конечно, ради того я и пришел. Пол знаком с множеством так называемых крутых парней; у него с ними странные взаимоотношения. Он думает, что они — в точности немецкие или славянские варвары, которых в Средние века миссионеры обращали в христианство: гордые, яростные, жаждущие сами не знают чего люди. В начале своей миссионерской деятельности он вынужден был в буквальном смысле драться, чтобы продемонстрировать свое превосходство. То, что его насиловали в тюрьме и что он ранил ножом насильника, его репутации не вредило. Он производил впечатление человека, который лично убил больше людей, чем все эти бандиты, вместе взятые, и это шло ему в плюс.
Еще Пол говорит, что по сравнению с его вьетнамскими партизанами нью-йоркские гангстеры не такие уж крутые. Никто из них никогда не голодал и даже в тюрьме жил в условиях, которые показались бы роскошным курортом среднему вьетнамцу. Он рассказывал, что его монтаньяры могли бы на завтрак съесть все банды Нью-Йорка. И жалкая бравада уголовников вызывала в нем сочувствие, а не ужас, как у представителей высших классов. (Пол не боится смерти, он бесстрашный лет с десяти.) Однако кланы он воспринимал серьезно и, подобно иезуитам прежних времен, выбирал своей целью лидеров банд, самых яростных и отчаянных, и с течением времени заключил с ними что-то вроде договора. Именно поэтому около его аббатства не торгуют наркотиками, нет никаких шлюх, и бродяги, спасающиеся от чьей-либо мести, могут найти убежище внутри. Некоторых из уличных лордов ему действительно удалось обратить в свою веру, а многие посылают своих детей или младших братьев и сестер учиться в его школу. Все это вполне в духе Средневековья — и совершенно естественно для человека типа моего брата.
По виду Пола я понял, что он решил помочь мне и теперь не может дождаться, когда я уберусь отсюда. Неспокойный человек, вроде Иисуса у Матфея: всегда торопится, нетерпелив с апостолами, осознает быстротечность времени, торопится подготовить преемников к тому моменту, когда основатель сойдет со сцены. Пол отошел и заговорил с какими-то парнями. Ну а я подхватил Омара и удалился.
Мы поехали в сторону Колумбийского университета. Обычно я осведомлен о расписании Микки Хааса и знаю, что по четвергам он все утро проводит в своем кабинете. Я позвонил ему, он оказался на месте и ответил: да, он будет рад перекусить со мной, на этот раз в университетском клубе. Я всегда считал, что обеденный зал на четвертом этаже жилого комплекса в Колумбийском университете — одно из самых приятных мест для ланча: большой, с прекрасными пропорциями, много воздуха, замечательный вид на город из высоких окон и отличный буфет. Однако Микки больше любит наше обычное «Соррентино» — скорей всего, потому, что во время наших трапез он любит выпить и предпочитает делать это не на глазах коллег. Возможно, ему нравится и то, что я посылаю за ним лимузин.
Не успели мы доехать до клуба, как зазвонил мобильный телефон. Это оказалась моя сестра.
— Ты был прав, — сказала она. — Осип действительно хочет встретиться с тобой.
— Что-то уж очень быстро. Видимо, тебе любезность оказывает.
— Осип никому не оказывает любезностей, Джейк, это ему все их оказывают. Если уж на то пошло, он сам позвонил мне и попросил договориться с тобой. Плохой знак.
— Уверен, все пройдет прекрасно, — сказал я, хотя вовсе не был в этом уверен. — Когда и где?
— Ты знаешь «Распутин»? На Лафайет?
— Шутишь? Это все равно, что встречаться с Джоном Готти[59]в пиццерии «Крестный отец».
