представлял собой две толстые дощатые миндалевидные пластины, схваченные стальными полосами. Они окружались обечайкой из толстой кожи таким образом, чтобы в широкой части пластины расходились в стороны, а в узкой образовывали сопло с кожаным лепестком-клапаном. Употреблялась пара мехов, чтобы дутье было постоянным: пока один мех, раскрываясь, набирает воздух, другой, сжимаясь, подает его в фурму. Мехи системой проволочных тяг и петель прикреплялись к крыше, и «поддувало», рабочий, обычно подросток, качал их руками и ногами.
Рис. 137. Горн
Рис. 138. Мех
Рис. 139. Наковальня
Разогрев поковку, кузнец клещами нужной конфигурации (у клещей были губки разной формы) брал ее и клал на плоскую личину наковальни. А затем начиналась работа. Кузнецы разделялись на безруких, одноруких и двуруких. Нет, рук-то у них, как у всех людей, было по две. А вот подручных могло быть два, мог быть один молотобоец, а могло и не быть помощников, так что кузнец сам все делал в одиночку – это и был безрукий кузнец. Если молотобойцы были, то сам кузнец тяжелым молотком-ручником лишь руководил ковкой: частая дробь по наковальне означала начало работы (из-за шума мехов и стука и лязга в кузнице голос можно было и не услышать), ударами ручника по поковке кузнец указывал, по какому месту, в каком направлении и сколько ударов нанести тяжелой кувалдой, а положив ручник на наковальню, показывал, что работа окончена. А уж молотобоец с маху, не раздумывая, бил по поковке.
В другом углу кузницы стояла большая кадка с водой, в которой охлаждали или закаливали поковки. Еще один угол был занят мешками с углем, а в четвертом лежал разный железный хлам для будущих поковок. На полках в строгом порядке был разложен многочисленный инструмент: при работе с горячим металлом некогда рыться в груде, выбирая нужный. А напротив широких двухстворчатых ворот стоял станок для ковки лошадей.
Станок этот представлял собой четыре толстых столба, глубоко вкопанных в землю. Расстояние между ними было такое, чтобы как раз встала лошадь. В столбах были продолблены гнезда для толстых брусьев, которыми лошадь и запиралась в станке. Впрочем, хороший кузнец мог подковать лошадь, только привязав ее к столбу и держа копыто у себя на коленях. Сковав подкову примерно по размеру и форме копыта (у лошадей копыта разные, как разной формы и размера пальцы у людей; копыто ведь, собственно, и есть сросшиеся два пальца), кузнец сдирал старую подкову и острым ножом срезал отросший роговой покров копыта и ороговевшую кожу. Затем нагретую подкову он прикладывал к копыту и, если надо, подгонял подкову точно по форме копыта. Нагретый металл обугливал те части копыта, которые слишком выступали, и грубым рашпилем кузнец опиливал копыто, чтобы подкова очень плотно прилегала к нему: если подкова будет хлябать, она намнет лошади копыто и та захромает. А затем ручником кузнец прогонял через край копыта и отверстия в подкове плоские подковные гвозди-ухнали, напоминающие очень остроугольный треугольник. Широким концом ухналь входил в гвоздевую дорожку на нижней части подковы, и там его кончик загибался, а острый выходил на поверхности копыта над подковой. Излишек откусывался клещами, и кончик ухналя из мягкого железа загибался на копыте легкими ударами ручника. Вот все и готово.
Смотреть на работу деревенского кузнеца можно было часами: чистое удовольствие (сам в детстве часами простаивал в кузнице). Но было впечатление, что и самому кузнецу, да при праздных зрителях, умелая работа тоже удовольствие доставляла.
Подкова – вещь непростая. Она плоская, но спереди у нее есть два низеньких тонких выступа: один служит шипом, врезающимся в землю, когда лошадь идет, а другой прикрывает копыто от случайных ударов о камень. На концах ветвей подковы два невысоких шипа, чтобы лошадь не скользила на льду или плотной почве. А если надо, то выковывались или вворачивались в подкову дополнительные шипы по сторонам подковы. Да и сама ковка не так проста, как ее описание. Если подкова будет хлябать, как уже говорилось, лошадь захромает и потребуется ее перековывать. Подкова должна точно повторять форму копыта: если она будет хоть на несколько миллиметров уже, лошадь намнет ею копыто, а если подкова будет хотя бы на миллиметр-два выступать за очертания копыта, лошадь будет засекаться, то есть разбивать себе бабки, щиколотки ног. Так что ковка – работа вроде бы и грубая, но требующая ювелирной точности. Ну а если ухналь у неумелого кузнеца пройдет не через роговую часть копыта, а заденет и мякоть, то лошадь начнет хромать, подкову нужно будет снять и дать время лошади залечить ранку. В общем, это дело большого мастера – ковка лошадей. Но тысячи и тысячи деревенских кузнецов ежедневно выполняли эту работу по всей крестьянской России.
Однако ковка лошадей и другие деревенские кузнечные работы, пожалуй, не самый главный железоделательный промысел. А может быть, совсем не промысел – так, домашнее занятие. На первом месте в сфере обработки железа стоял гвоздарный промысел – ковка гвоздей. Например, в Озерной области им занимались в т. н. Уломском районе Новгородской губернии, включавшем большинство волостей Череповецкого, а также отчасти соседних Устюжского и Белозерского уездов. Уломские гвозди известны были еще в XV веке, при Иване III. В 70‑х годах XIX века здесь одних только гвоздей ковали до 600 тысяч пудов на 3 миллиона рублей. Но с внедрением на рубеже XIX – ХХ веков механического изготовления гвоздей из проволоки машинный гвоздь стал убивать промысел. Тем не менее в начале ХХ века здесь промыслом занимались еще около 10 тысяч гвоздарей, выковывавших следующие сорта: однотес, двутес, троетес (все строевые), брусковый, сапожный. В 1910‑х годах в основном уже ковали лодочный, подковный и сапожный гвозди, а также закрепы для рам, скобы судовые и строительные, боронные зубья, подковы, разные крюки и пр. Все же производство равнялось примерно 1,5 миллиона рублей.
Обработка металла едва ли не более, нежели в других отраслях, находилась в руках скупщиков, называвшихся расковщиками. В описанном выше Уломе их было в 1910 году более 20 человек. Они скупали в промышленном Петербурге железный лом, «бутор», копеек по 40–50 за пуд. Мелкие скупщики раздавали кузнецам около 5–6 тысяч пудов железа, крупные – до 40 тысяч. Расчет шел только в феврале и апреле, а в остальное время кузнец сидел без денег и был вынужден брать у кулака-хозяина все нужное в долг. А цены в лавке скупщика, естественно, были выше, чем на рынке: на сахаре переплачивали 4 копейки за фунт, на пшене 20 копеек за пуд и пр. В сезон с октября по апрель (около 140 рабочих дней) при 15‑часовом рабочем дне кузнец с молотобойцем расковывали около 280 пудов железа, принадлежавшего расковщику; 35 пудов уходило на угар металла, и гвоздя получалось 245 пудов.
