воспротивилась. Сказывали, что у короля от той голландки сын народился.
– Ну, короли – тоже люди, – заступился государь Всея Руси за августейшего брата и смущенно почесал бороду.
– Король ему целый город подарил. Маленький, правда, городишко, но все-таки.
Услышанное заставило государя призадуматься. Конечно, кто не без греха? И сам-то он хорош, кобелина! А ежели понесет Лушка после той ночи (ну ладно, после трех ночей), как тут быть? Конечно, велено Кубышкину девку замуж выдать и приданое ей хорошее дать. Выдать-то выдаст, а что дальше-то? Будет ее муж всю жизнь попрекать, что не девственной была? А швед-то какой молодец! Не то, что некоторые государи. У Василия Шуйского девка была на стороне прижита, об чем Даниил Иванович точно знал. Только не царской она дочерью считается, а дочкой пастуха.
«Это ж получается – будет у меня где-то ребятенок бегать, да не царским сыном величаться, а выблядком, что девка в подоле принесла? – прямо-таки торкнуло в голове у Даниила Ивановича. – Швед своему незаконному отпрыску целый город дал, а я, русский царь, чем хуже? Тоже, что ли, город какой во владение дать?».
Но мысль дать своему незаконнорожденному ребенку город во владение как пришла в голову царю, так и ушла. Неизвестно, будет ли ребенок, нет ли, а если города раздавать, не жирно ли будет? А Лушку надобно все-таки замуж куда подале отдать.
Даниил Иванович, еще размышляя о Лушке, подозрительно посмотрел на старца Авраамия. Язык у того длинный. Сейчас вот возьмет да и скажет че-нить о нем самом! Старец, однако, перевел разговор на другое.
– Я ж, государь, чего подумал, – засмущался вдруг Палицын. – Молод король-то еще да неженат.
– Ну-ну, – хмыкнул царь. – Вижу, к чему ты клонишь…
– Рановато Машке замуж идти. Сколько лет-то девчонке? Вроде бы, семь или восемь?
– Да десять уже, – поправил Даниил Иванович, в отличие от большинства отцов помнивший, сколько лет его дочери. – Родилась, когда царя Дмитрия самозванцем объявили.
– Была бы она годочков на пять постарше, можно бы ее замуж за Густава и отдать.
– Ты, отче, языком мели, да не заговаривайся! – построжел Мезецкий. – Русскую царевну за лютеранина замуж отдать?!
– А что такого? – хмыкнул инок. – Вон, пращур твой – князь великий киевский Ярослав, а он, между прочим, сыном Владимира Святого был, – напомнил Авраамий, – дочку свою за католика отдал – и ничего. Стала Анна Ярославна королевой Франции, да еще, говорят, заместо мужа и правила!
– Ну, когда это было-то, – отмахнулся царь. – Да и мала еще девка, чтобы о мужьях думать.
– Так вот и я про то, что мала еще Марья Даниловна, – вздохнул Авраамий. – А то лучше бы жениха не сыскать. Хорош король-то. И собой пригляден, и умен. А главное – сосед он наш! А Машку все равно же замуж отдавать надобно.
– Ладно, не будем про то, – отмахнулся Даниил Иванович.
Машкина судьба не давала им с супругой покоя с тех пор, как было совершено венчание на царство. Но решили они с Марией, что это уж – как Бог даст! Встретит дочка жениха достойного – вот тогда и будут думать. А пока…
– Ну, не будем, – покладисто кивнул старец. – Ты царь, да еще и отец, тебе виднее.
Из-за мыслей разных ненужных государь уже и забыл, что там ему Авраамий и говорил. Посмотрев на старца, мотнул головой: «Повтори, мол!» – и тот послушно сказал:
– Свеи для купцов своих свободный проезд хотят от Ладожского озера и до Каспийского моря.
– Ну так пущай ездят.
Старец с удивлением посмотрел на царя, словно пытаясь сказать: «А в уме ли ты, батюшка-царь?», но вслух такого не произнес, несмотря на всю свою языкастость. Знал, что у Даниила Иваныча есть свои резоны.
– Кхе-кхе… – многозначительно кашлянул старец.
Вытащил откуда-то из-за пазухи чиненое перышко, подтянул поближе к себе бумаги и поискал глазами чернильницу.
– Вот она, – подвинул царь чернильницу своему канцлеру (ну, печатнику, ежели по-русски). – И не подкашливай тут. Ишь, раскряхтелся…
– Закряхтишь тут, – скупо огрызнулся Авраамий, старательно внося в текст договора поправки. – Значит, разрешаем свейским гостям безвозмездно ходить по рекам и между ними, от Ладоги до самого Каспия?
– Почему – безвозмездно? Не безвозмездно, а беспрепятственно, – поправил царь советника. – А пошлину никто не отменял.
– Так что пошлина-то? – развел руками Авраамий. – Заплатил – хорошо, конечно. Но много ли ее, по сравнению с тем, что свеи от персов с турками получат? Плюнуть да растереть. Нет бы, чтобы токмо через наших купцов свеи товары восточные брали. Прибыль-то какая! Подумай, Данила Иваныч…
– Думал уже, – кивнул Мезецкий. – Вроде, с одной стороны и неплохо. Везут наши гости в Стекольню, в Копенгаген да в Гамбург шелка да ковры персидские, благовония турецкие да вина греческие, расторговывают, а тамошние купцы слюнки глотают, на нас глядючи. Обратно идут – мыто на таможне отдают, государству прибыток. Только ты же наших людей знаешь. Таможенники наши с иноземцев пошлину в казну берут, а со своих – себе в карман. Это – одна опаска. Вторая опаска. Купцы в немецких да свейских землях власти много имеют. Коли они к нам сунуться не могут, а мы к ним без опаски заплывать станем, не начнут ли они на своих королей-герцогов давить – а не жирно ли для Московии такой кусок? Может, отнять у московитов выход к морю? И получим мы с тобой, Авраамий, новую войну. Третье еще… Помнишь, небось, пока войн-то не было, как край Новгородский выглядел? Села богатые, деревни, что селам не уступают… Народ работящий, веселый. Наши ли гости, иноземные ли купцы туда-сюда ездят, а остановки-то делать надо, товары держать, есть-пить… А кто все это делал-то? Мужики и делали, оттого и богатели. Церкви каменные ставили, а женки крестьянские столько жуковиний да ожерелий нацепляли, что не у всякой боярыни. Или вон – от Архангельского городка и до Устюга с Тотьмой, хоть и торговля-то нонче дохленькая идет, но – все равно. Приходят в Архангельск да Холмогоры и голландцы, и французы с гишпанцами, какая-никакая торговлишка и идет, а народ по берегам Двины и Сухоны не в пример лучше живет. Вот я и думаю – коли свейские купцы будут к морю Каспийскому ходить с товарами, так и им ведь много чего понадобится. Рек у нас сплошных нет, стало быть, волоки надобно восстанавливать. А будет прибыток – народ и потянется. С земли-то сейчас не каждый и прокормиться сможет. У кого – ни лошади, ни коровы, а то и земли-то самой нет. А так – при деле будут. Те, кто поумнее, будут на трактах торговых дворы постоялые ставить, трактиры да харчевни. Подати платить будут, так опять же – в казну государеву прибыль. А другие, кого силушкой Бог не обидел, а умом
