и прочие сановники скривились, но были вынуждены последовать примеру короля. Русские удивились, а может – изумились твердости характера шведов, но уговаривать не стали. Избы им самим пригодились.
Теперь же Его Величество Густав II Адольф отчаянно мерз. Королевская палатка отличалась от солдатской лишь размерами, зато тепло удерживала хуже. Если бы не жаровни с углями, было бы совсем плохо. Его Величество завидовал своим министрам, ходившим на переговоры с русскими в обитель и, стало быть, регулярно гревшимся. Вдобавок ко всему король маялся бездельем. Заняться фехтованием было не с кем, конными прогулками – негде. Из-за глубокого снега впору было кататься на лыжах или на санках. Было бы это в Уппсале, король бы так и сделал, но предаваться занятиям простонародья на глазах у вчерашнего врага неприлично!
Тихвинцы на шведов посматривали косо. Оно и понятно. Год только и минул с той поры, как воевали они с войском Якова Понтуса Делагарди, ливонского губернатора и русского наместника. Да, поперву-то хотели они шведскому королю присягнуть. Ну, позвали шведов в обитель, кормили-поили. Было такое, кто спорит? Где тут предательство? Не присягали они королю! Никто же не виноват, что выбрали на престол законного русского царя, Даниила Иваныча Мезецкого. А коли есть русский да православный, так на кой им король лютеранин? И гостей попросили по-доброму забрать манатки и из обители святой уйти. Сами виноваты, что не ушли. Не захотели по-хорошему, пришлось гнать. А свеи, вместо того, чтобы уйти, спалили посад да пытались обитель захватить. Хорошо, частокол у монастыря оказался хоть и бревенчатым, но крепким, пушки имелись.
В свою очередь, шведы, особенно те, кто прежде в отряде у Делагарди был, на тихвинцев посматривали со злобой: сами пригласили, в обитель впустили, хотели уже на верность Густаву Адольфу присягать (или его брату? какая разница?), а тут – взяли и передумали! Из монастыря выгнали, начали из города гнать. Как тут не рассердиться? Как за такое предательство не отомстить?
Шведы с удовольствием сожгли бы Тихинский посад еще разок (хотя бы для того, чтобы русские не требовали за сено с овсом и за провизию непомерные деньги!), но Его Величество запретил обижать тутошних бюргеров, а высокое начальство, включающее в себя канцлера, королевского советника и генералов, бдительно следили за этим. Посему армейским баталерам приходилось со слезами на глазах отдавать за воз сена по целому талеру, а за овес платить по двадцать копеек с пуда, меняя полновесные серебряные монеты на куцые русские чешуйки. И черт их разберет, этих русских, какие монетки они пытаются сбагрить при размене? Но и здесь винить некого – генерал Делагарди, чеканивший на Новгородском монетном дворе русскую копейку, подложил своим землякам изрядную хрюшку, когда начал снижать вес копейки.
Новые копеечки, с именем государя Даниила Ивановича, были лучше, но уж очень их было мало – в Вологде монетный двор наладили недавно, а серебра до сих пор с гулькин нос.
Если бы шведы узнали, что оплачивают не только собственные расходы, но и расходы русского государя, они бы изрядно огорчились. Только что бы это изменило? Надо же было монастырским крестьянам с кого-то деньги драть? Не со своих же?
Игумен Успенского Тихвинского монастыря приказал отцу эконому снабжать царское войско всеми припасами бесплатно. Зато со свеев велено было брать втридорога!
Государь, изначально собиравшийся рассчитаться за все потраты обители из казны, узнав о великодушии игумена, только пожал плечами – молодец, отец Никодим, но, чай, не из монастырских житниц овес, а из крестьянских. И сено везут все те же монастырские мужики. Стало быть, неплохо живет тихвинская обитель, если крестьяне есть. А игумен – человек мудрый. Прослышал, что царь отбирает у святых обителей пустующие земли, чтобы раздать их дворянам (Даниил Иванович покамест еще ничего не отобрал, а только лишь собирался!) и решил немного порадовать государя! Тем паче – чего бы не порадеть за чужой-то счет?
Старец Авраамий, принявший на свои плечи всю тяжесть дипломатической службы, метался туда-сюда: от свейского шатра, где он до хрипоты спорил с Оксеншерной и Шютте (каждый хрипел на своем языке, но друг дружку уже понимали!), – к настоятельской келии, где разместился государь.
– У Густава-то при себе и канцлер, и советник, – вздохнул старец, раскладывая перед государем бумаги с проектом договора. Дорогие пергаменты приберегали на докончальную грамоту, где будут стоять подписи и печати.
Даниил Иванович лишь усмехнулся, пропуская мимо ушей сетования своего канцлера. Он уже тыщу раз говорил старцу, что если король свейский может себе позволить всех нужных людей в кучу собрать (и государство Шведское никуда не денется, и дело не встанет), то он – покамест нет. Его бы воля (да к воле той – знание свейского языка!), оставил бы в Вологде и старца, и главного воеводу. Авраамию Земский собор созывать – давно уже новый Судебник нужен, а руки не доходят, а Еропкину – войско строить. Но без них никак.
От Никиты с Авраамием есть и другая польза – посмотрит главный воевода на шведских ратников, поговорит – глядишь, чего-нить дельное и для себя присмотрит. И с Авраамием так же – Даниил Иванович давно заметил, что старец умудряется находить общий язык с кем угодно. Тоже что-то полезное узнает.
– Да я не про то, что я тут такой у тебя один во всех лицах, а про то, что трудно мне одному-то отбрехиваться. Я слово, они мне десять. А Оксеншерна с этим, как там его? Шютте – хитрые бестии. Мол, коли Шлиссельбург, Орешек то бишь, назад возвращать, так пусть свейские купцы безвозмездно через Россию к персам да к туркам ездят. Ладно еще, что по-русски они ни бельмеса, а я по свейски хоть через пень-колоду, да понимаю. Пока ихний толмач, Енсен, или наш, Ванька Зюзин, перетолковывают, сообразить успевал. Правда, сегодня среди послов свейских новая личность появилась, – сообщил Авраамий. – Весь из себя важный, с бородкой рыжей. Не сказали, кто таков, но думается, что сам король. Молод еще, а и канцлер, и советник этот, прежде чем сказать что-то, на него оборачивались. Вот король-то ихний по-нашему понимает.
– А что, сказал че-нить, король-то? – заинтересовался государь.
– Ни словечка, – помотал головой старец. – Но по глазам видел – понимает. Может, похуже, чем я свейский, но все-таки.
– Ишь ты, каков Густав-то Свейский! – восхитился Даниил Иванович. – Хоть и лютеранский король, а умный! Да… – подумалось вдруг государю. – А Густав-то, он не женился по сию пору?
– Не слышно пока, – пожал плечами старец. – Говорили, мол, любовь у него большая была. Голландка какая-то, по имени Мария, Маргарита – точно не знаю. Он на ней даже жениться хотел, но мать
