— пробормотал Толик.
Он, кажется, посещал абсолютно все кружки и секции, до которых только мог дотянуться, и я пока не мог понять, делает он это по собственному желанию или по чьей-то указке.
— Ничего, пропустишь. Это же генеральная! — сказала ему Катя.
— Придётся, — вздохнул наш новый басист.
До выступления оставалось ещё четыре дня, и это, с одной стороны, целая вечность, а с другой, пролетят эти дни так, что даже и не заметишь. Оставалось только дождаться субботы и разорвать этот ДК своим выступлением.
В успехе я нисколько не сомневался, иначе и быть не может, по сравнению с другими городскими ВИА вроде тех же «Икарусов» мы звучали действительно свежо, по-новому.
После того, как все разошлись, мы с Варей отправились в универсам, искать клей для папье-маше. Откладывать это дело не стоило, не то мы можем просто не успеть изготовить эти самые маски, и придётся реально вырезать их из картона. А это будет смотреться максимально дёшево и убого. Представляю, как будут потешаться Дима Жаринов со своей командой, завидев нас в этих самодельных масках. А без них Кобра просто не выпустит меня на сцену.
ПВА отыскать не удалось. Только канцелярский прозрачный клей, и мы оба не были уверены, можно ли сделать папье-маше с его помощью, но на всякий случай купили две банки канцелярского. Потом отправились к ней домой. Запасы бумаги, как она сказала, должны быть дома, макулатуру она раньше сдавала исправно и по привычке хранила все газеты, журналы и прочее.
Елизаветы Константиновны дома не оказалось. Записка на столе лаконично гласила, что она ушла по делам и вернётся нескоро, и мы с Варей остались наедине. Она, как обычно, поставила чайник, усадила меня за стол, выставила угощение, а потом упорхнула в сени, искать бумагу для папье-маше и тару, в которой мы всё будем замешивать.
Чайник закипел, я поднялся и выключил газ. Варя так и не вернулась. Я решил сходить и проверить, не случилось ли чего.
Вышел в сени. Тут было темно, сени тянулись вдоль всего дома небольшим пристроем, выполняя роль ещё и кладовки, и за шторкой, закрывающей собственно кладовку от прохода в дом, я заметил мельтешение тусклого фонарика.
Тихонько заглянул за шторку. Варя копалась в каком-то деревянном ящике, перегнувшись через край и низко наклонившись. Даже встала на цыпочки, чтобы залезть поглубже, короткая школьная юбка задралась, демонстрируя мне колготки и то, что было под ними. В тусклых отсветах фонарика разглядеть особо не получалось, но воображение дорисовывало всё само, так, что юношеские гормоны снова ударили в голову буйным фонтаном.
— Да где же эти газеты, блин… — бормотала Варя себе под нос.
Я подошёл неслышно, ткнул пальцем в ягодицу, застав Варю врасплох. Не удержался. Она взвизгнула, подскочила, развернулась, сходу влепила мне пощёчину.
— Ты идиот⁈ — воскликнула она. — Ты чего делаешь⁈
— Я думал, ты тут потерялась. В царстве старых вещей и забытого хлама. Пришёл к тебе на помощь, — сказал я. — Не могу же я бросить тебя в беде.
— Дурак! — фыркнула она.
Руку с фонариком она опустила вниз, и мы стояли в интимном полумраке прямо друг напротив друга. Её грудь вздымалась, Варя не могла отойти от испуга, сердце бешено колотилось.
— Руки не распускай, понял⁈ — сказала она. — И вообще, подальше держись!
— Руки? Не буду, — сказал я, делая ещё полшага вперёд.
Теперь мы стояли почти вплотную, ближе, чем во время медленного танца. Варя попыталась отойти назад, но упёрлась в тот самый ящик. Мне вспомнился вдруг жар поцелуя и вкус малинового варенья на её губах, и я подался вперёд, надеясь на ещё один поцелуй.
— Ты вообще из-за Катьки подрался! — вдруг выпалила она, отталкивая меня обеими руками.
Я сделал шаг назад. Момент испорчен.
— А за тебя — вообще убил бы, — хмыкнул я.
— Дурак! — фыркнула она снова, оттолкнула меня, протиснулась мимо по узкому проходу.
Я вздохнул, поднял глаза наверх, оставаясь в одиночестве и темноте. Заметил стопку старых газет на полке. Что ж, бывает.
Глава 25
С папье-маше провозились до самого вечера. Елизавета Константиновна вернулась, кстати, почти сразу же, как мы зашли в дом, и посоветовала сварить клейстер вместо канцелярского клея. Так и поступили.
Получилась серая липкая масса, из которой мы и принялись лепить карнавальные маски, хотя я бы предпочёл маску-череп, как у Шао Кана. Сначала получалось не очень ловко, да и Варя меня избегала, почти не разговаривая со мной, но потом всё более-менее наладилось. И процесс, и наше общение.
Вылепили пять масок, каждому члену группы, оставили сохнуть у печки. Варя обещала покрасить их все гуашью и сделать резинки, и я не сомневался, что так она и сделает. В этом никаких сложностей не предвиделось.
Домой я вернулся уже затемно, но мать, к моему удивлению, лишь скользнула по мне недовольным взглядом. Начала, кажется, привыкать к моим загулам, она и про фингал почти не расспрашивала. Ужинать не стал, Елизавета Константиновна фактически заставила меня поужинать у них, просто собрал портфель на завтрашний день и завалился спать у себя на кухоньке.
Снилось мне грядущее выступление. Как обычно, во сне всё пошло по одному месту, гитары не строили, микрофон нещадно фонил и свистел, музыканты играли лажу, а я забыл слова песни и глотал воздух ртом, как рыба, стоя перед многотысячной аудиторией. Я нервничал, даже несмотря на то, что нам предстоит выступить всего лишь на городском конкурсе.
В школу утром поплёлся вместе с сёстрами. Стылое октябрьское утро навевало тоску, выпавшая роса сверкала на траве белесым инеем, чтобы к обеду исчезнуть без следа. Большую часть пути шли молча.
Ничего интересного в школе не происходило, обычная рутина, повторяющаяся изо дня в день. Разве что на физкультуре, играя в баскетбол, Варя подвернула ногу, и мне пришлось провожать её до медпункта. Практически тащить на себе, как раненого бойца.
