как вы догадались, что это я?
Старик не спешит с ответом, пожимает плечами, и на его лице мелькает лукавая усмешка:
— Да всё просто. Я на фронте с телепатами воевал. И не таких фокусов насмотрелся. Бес слишком резко добрым стал. Шипел, шипел, и вдруг вон как ластиться начал. А тут, кроме вас, никого.
Я равнодушно киваю. Ну понятно, старый, тёртый калач. Видал многое. Бывает. Но это ничуть не снимает моё разочарование. Оглядываюсь по сторонам: улица по-прежнему тихая и безмятежная, даже эти узкие переулки, обычно такие опасные, кажутся слишком спокойными. Подозрительно спокойными.
— А тут что-то уж слишком спокойно, — бросаю я, продолжая озираясь, в надежде хоть на малейшую тень угрозы. Но ничего. Подозрительные личности проходят мимо, даже не взглянув на мои дорогущие часы.
Старик снова пожимает плечами:
— Конечно, спокойно. Все бары теперь под контролем рода Вещих-Филиновых. Бандитов выгнали, камеры понаставили, порядок навели. Три улицы под надёжной защитой.
Тяжело вздыхаю, в голосе сквозит разочарование:
— Чертаново уже не то…
Вспоминаю, как Кира недавно рассказывала о новом проекте по созданию «барной улицы» под защитой нашего рода. Похоже, именно сюда и влили инвестиции рода.
— Ну вот вовремя, конечно, — бормочу себе под нос. — Обезопасили улицу, спасибо и Кире, и моим деньгам.
Старик с удивлением смотрит на меня, а я только качаю головой:
— А я ведь хотел размяться…
В голову приходит дельная мысль. Ну да, мой род, конечно, влиятелен, но далеко не всесилен. Пока, по крайней мере. Вся Москва уж точно под нашим контролем не находится — даже десятой части её ещё не накрыли. Значит, есть шансы найти местечко, где порядок ещё не навели. Надежда на Котловку: там вряд ли успели обосноваться мои люди, а это значит, что хоть там можно рассчитывать на кусочек настоящей Москвы. Может, хоть там удастся размяться.
Сажусь в лимузин, и мы снова отправляемся в путь.
Когда выхожу на Котловке, воздух сразу ощущается другим: затхлый, сырой, с примесью чего-то горелого. Я начинаю небрежно прогуливаться вдоль облезлых фасадов. На тротуарах мелькают подозрительные личности, а вокруг быстро собирается толпа мигрантов. Они внимательно изучают меня, их взгляды цепкие, настороженные. Всё как надо. Вот такую Белокаменную я узнаю, вот такую Первопрестольную и помню. Пока никто не решается подойти — видимо, прицениваются, решают, стоит ли связываться. Моё настроение всё ещё хмурое, так что я никуда не тороплюсь и даже с вызовом бросаю взгляд на парочку сомнительных личностей, что уселась на скамейке, не сводя с меня глаз.
Решаю зайти в ближайшую забегаловку. Табличка над дверью почти стёрта, а изнутри доносится стойкий запах старого масла и приправ, что не обещает ничего хорошего. Плевать. Вхожу внутрь и тут же понимаю, что попал в ханьский бар. Атмосфера тут суровая и пьяная, как и лица завсегдатаев. Вдоль стойки угрюмо сидят ханьцы-мигранты, которые сначала бросают на меня подозрительные взгляды, но быстро возвращаются к своим стаканам и разговорам на ханьских диалектах.
Я небрежно сажусь за столик, разваливаясь на стуле, как будто это моё место. Но расслабиться мне не дают: два здоровых, подвыпивших ханьца тут же поднимаются со своих мест и, покачиваясь, направляются ко мне. Хотя «здоровые» сильно сказано: они едва до плеча мне достанут макушкой, но на фоне остальных да, кабанчики. Глаза налиты кровью, а походка угрожающая.
Более массивный из них, с покрасневшим лицом и кривоватой ухмылкой, останавливается напротив и глухо говорит:
— Здесь закрыто, европеец.
Я лишь бросаю взгляд на висящую у двери табличку и спокойно отвечаю:
— А там написано «Открыто».
Ханьцы переглядываются, злобно хмурясь. Второй, с татуировкой дракона на шее, произносит с явным презрением:
— Это место только для Хань.
Я усмехаюсь, откидываясь на спинку стула:
— Хань? Это, кажется, где-то в другой стороне. А здесь Россия. Расизм тут не прокатит, так что, если что-то не нравится, рисовый шарик, можешь смело катиться на восток.
Мои слова лишь сильнее злят ханьцев: лица краснеют, кулаки сжимаются, и в глазах появляется пьяная решимость. Но прежде чем они успевают двинуться, вмешивается хозяин заведения — мелкий, юркий ханьский мужичок. Он буквально вылетает из-за стойки, размахивая руками, словно пытаясь разогнать стайку гусей:
— Отстаньте, отстаньте! Пускай заказывает! Чего изволите, господин? Пельмени? Утку по-кантонски?
Из темноты раздаётся тихий, но вполне определённый тявк — это Ломтик, мой главный любитель уток, подаёт знак, чего он хочет.
Но двое ханьцев и не думают отступать. Они резко хватают меня за плечи, пытаясь выволочь из-за стола. Моё терпение лопается. Секунда — и я бросаю в их лбы пси-ножи. Сощуренные глаза затуманиваются, а тела подчиняются моей воле, движения становятся дергаными, но покорными. Теперь они мои марионетки.
— Лбами друг о друга, — мысленно приказываю.
Ханьцы тут же хватают друг друга за плечи и начинают с яростью сталкиваться головами, как бараны в схватке. Хлопок, ещё один, и глухой гул ударов заполняет бар. Они продолжают биться, словно заведённые, и каждый удар звучит, как раскаты грома.
Посетители бара сначала застывают в шоке, а затем, словно загипнотизированные, молча наблюдают за тем, как двое ханьцев яростно колотят друг другу черепа, раз за разом оставляя кровавые следы на лбах.
Поймите меня. Я думал, что на этом всё и закончится. Я выпустил пар, ханьские мигранты получили урок, как вести себя в гостях, осталось только утку заказать с собой… Но куда там! Услужливый хозяин вдруг резко меняется в лице: из расторопного лакея он превращается в оскаленного отморозка. Не теряя времени, он кричит на ханьском, что-то вроде:
— Это телепат! Он не должен уйти отсюда! Мочите сукина сына!
И вдруг половина бара словно по команде поднимается со своих мест и бросается на меня. Десять вопящие ханьцев, словно взбесившиеся суслики, кидаются вперёд, сжимая кулаки и размахивая стульями. Все разом, с отчаянной злобой. Кто-то достает ножи. Кажется, бар превратился в настоящий улей, где каждый готов уничтожить непостоянного клиента.
Я мгновенно реагирую. Окидываю пространство коротким взглядом и метаю
