я придерживаю обеими руками, чтобы не вырвалась.
Несмотря на глухую ночь, в доме председателя ярко горит свет. Удивительно, но тем лучше.
Я стучу в окно кухни, поднимаюсь на крыльцо и слышу шаги в доме, а потом скрип задвижки.
Дверь открывается, на пороге стоит Мария Антоновна. Федор Игнатьевич с виноватым видом маячит за спиной супруги.
— Разбойники! — укоризненно говорит Мария Антоновна. — Думали, я ничего не узнаю? Ведете себя, как мальчишки.
— Курица цела? — торопливо спрашивает меня председатель.
— Цела, — отвечаю я.
— Вот видишь, Маша, — торопливо говорит председатель. — А ты ругалась.
— А как на вас не ругаться? — резонно возражает Мария Антоновна. — Утащили тайком курицу, собрались ловить лису. Поймали хоть?
— Поймал, — улыбаюсь я. — Сидит в клетке.
— Правда, что ли? — удивляется Федор Игнатьевич. — Ну, молодец, Андрей Иванович! Видишь, Маша? А ты мне все уши прожужжала — мол, нет никакой лисы, ерунда это все.
Но Мария Антоновна только строго качает головой.
Я отдаю курицу Марии Антоновне. Курица сомлела у меня под курткой, она хлопает глазами и сонно квохчет. Жена председателя несет свою питомицу в курятник.
— Вот ведь женское чутье, — тихо говорит председатель, глядя вслед супруге. — Представляешь, только ты ушел, как Марья собралась кур проверить. Я ей говорю — куда ты, на ночь глядя? А она — сердце, мол, не на месте. Чувствую, говорит, что-то случилось. А как одной курицы не досчиталась, так на меня насела, что пришлось мне все ей рассказать. Я говорю, ничего с твоей курицей не случится. Андрей Иванович обещал утром ее вернуть. Давай спать, говорю. Так ведь и не дала лечь, все сидела у окна и ждала свою курицу. Ну, и я с ней.
— Прости, Федор Игнатьевич, — с улыбкой говорю я.
Председатель машет рукой.
— Да ладно!
Мы все вместе возвращаемся на двор к Татьяне Семеновне. В доме соседки тоже горит свет, а сама она стоит рядом с ловушкой и качает головой.
— Не верила я, Андрей Иванович, в лису-то. Думала — ты своего кота покрываешь. А лиса — вот она! У, зараза!
«Зараза» жмется в угол клетки и даже рычать боится — ее пугают люди вокруг.
— Тощая какая, — с жалостью говорит Мария Антоновна, разглядывая лису. — Больная, что ли?
— Раненая, — объясняю я. — У нее задняя лапа была сломана, и неправильно срослась. Не может охотиться, вот и пришла в деревню.
— Что же ты с ней будешь делать?
— Алексей Дмитриевич предложил устроить в школе живой уголок. Попробуем поселить ее туда.
Мария Антоновна с сомнением качает головой.
— Так она же дикая.
— Ничего, привыкнет, — говорю я. — Надо только сделать для нее клетку побольше.
— Сделаем, — кивает Федор Игнатьевич. — Я поговорю с мужиками. К вечеру клетка будет.
Татьяна Семеновна отзывает меня в сторону и протягивает мне три рубля.
— Возьми, Андрей Иванович. Это ведь не твой кот курицу-то мою утащил. Выходит, зря я на него наговаривала. А ты мне деньги за курицу отдал.
Я качаю головой.
— Не надо, Татьяна Семеновна.
— Тогда я тебе яичек принесу, — предлагает соседка.
Я улыбаюсь.
— А вот за это спасибо.
Я забираю у Сережки ружье и отдаю ему одну рукавицу.
— Берись за ручку с той стороны, — говорю я.
Вдвоем мы несем клетку по тропинке вдоль Песенки ко мне во двор. Пойманная лиса лежит неподвижно.
— Ей ведь в живом уголке будет лучше? — спрашивает Сережка.
— Конечно, — киваю я.
Глава 32
— Она почти ничего не ест, — огорченно говорит Сережка.
Алексей Дмитриевич сокрушенно кивает, соглашаясь с Сережей. А Федор Игнатьевич молчит, насупившись, и задумчиво трет ладонью морщинистый лоб.
Мы вчетвером стоим рядом с вольером, в котором еще позавчера жили мои собаки. Теперь в вольере поселилась пойманная мной лиса. Это временное пристанище — до тех пор, пока рядом со школой не построят такой же вольер. Федор Игнатьевич обещает заняться этим побыстрее, но не все зависит от председателя. В совхозе хватает своей ежедневной работы.
Собак пришлось временно переселить во двор и посадить на цепь. Псы этим очень огорчены. Чтобы подбодрить их, я вечером выхожу с ними в лес и отпускаю побегать вволю.
Вместо будки для лисы мы приспособили большой фанерный ящик. В нем и перенесем лису в новый вольер, когда он будет готов. В ящик насыпали мягкую стружку в качестве подстилки.
Лиса прячется в ящике, и почти не выходит из него. Наверное, принимает ящик за необычную тесную нору, и там чувствует себя в безопасности. Она выходит только по ночам и лакает воду из большой миски. Я замечаю это утром, когда доливаю в миску воду.
В другой миске лежит нетронутая лисой еда. Отварная свиная требуха, оранжевые кругляши вареной морковки, бордовые кусочки свеклы.
В природе лисы едят почти все. Ловят мышей и лягушек, не брезгуют падалью и насекомыми, выкапывают из лесной подстилки съедобные корешки, разоряют птичьи гнезда.
В неволе им тоже нужен разнообразный рацион. Нельзя кормить зверя только мясом или рыбой.
— Может, привыкнет? — вздыхает Воронцов.
Я вижу, что апатия лисы угнетает Алексея Дмитриевича, и разделяю его состояние. Мы ведь ловили лисицу, чтобы спасти ее от голодной смерти, а что получается теперь?
— Ей нужен вольер побольше, — говорю я. — Все же, это дикий зверь. Она привыкла к простору.
— Где же я столько материала возьму? — возражает Федор Игнатьевич.
Но умолкает, не договорив. Только сердито машет рукой.
— Ладно. Андрей Иванович, ты нарисуй мне, какой вольер нужен. Сделаем.
А откуда я знаю, какой вольер подходит для содержания лисы? Вчера я дозвонился в институт, но профессора Катаева не было на месте. И в деканате мне не сказали, где его найти.
— Федор Игнатьевич, давай сходим в сельсовет, — говорю я. — Попробую еще раз дозвониться до Катаева.
— Идем, — соглашается председатель.
Когда мы переходим Песенку по деревянному мосту, Алексей Дмитриевич Воронцов задумчиво спрашивает:
— Может, выпустить ее? И как-то подкармливать прямо в лесу?
Я с сомнением качаю головой. Лиса — это не заяц. Вряд ли она станет приходить на подкормочную площадку. Хотя, чем черт не шутит.
— Если не станет есть — выпущу, —
