я чувствовала теперь. Я уже обратилась в три разные газеты — правда, не в Daily Shouter, — но в двух со мной отказались разговаривать, а в третьей ничего не напечатали, хотя интервью взяли. Я звонила на местную радиостанцию. Меня проинтервьюировали по телефону, но в эфир не выпустили. Чему я, положа руку на сердце, только рада. С каждым часом реальный смысл того, что я пытаюсь сделать, давил на меня все жестче, все настойчивее. И теперь я хочу взять и забыть все это, повернуть время вспять. Что я только задумала? Остается только отчаянно молиться, чтобы Джуд держал язык на привязи, чтобы не стал болтать с прессой о своем так называемом алиби. Если он скажет, что мы с ним вместе провели вечер, когда убили Кару, что мне тогда делать? Подтверждать его слова, зная, что я помогаю бессердечному убийце уйти от ответственности? Или отрицать его историю и принести Мэгги в жертву? Я не могу так поступить с ней, не могу, и все. Тем более что я уже в ответе за гибель одного из ее сыновей. Я между молотом и наковальней, и меня так или иначе раздавит насмерть.
Я сидела в гостиной с блокнотом на коленях и ручкой в руке, глухо бубнил телевизор. Роуз крепко спала в нашей комнате. Как я ей завидовала. Спать безо всех этих снов, которые одолевали меня в последнее время, было бы блаженством. Я ужасно устала и понимала, что в голове у меня мутится. Еще бы — ведь я собиралась обеспечить Джуду билет на свободу из тюрьмы, а значит, в голове у меня точно помутилось. Джуд получил от меня именно то, что хотел. А сказать мне, что это он убил Кару Имега, было просто блестящим ходом.
Прекрати! Подумай о чем-нибудь другом.
Но я не могла. Джуд и его слова как яд пропитали все мое существо. Одно его выражение крутилось у меня в голове, словно ненавистная песня, которую было никак не забыть.
Эротика-экзотика.
Значит, вот почему Каллум настроился против меня и в конце концов возненавидел? Потому что думал, что я так к нему отношусь? Не мог же он настолько ошибаться. Может быть, так мы с ним выглядели в глазах всех вокруг? Эротика-экзотика.
Я открыла в блокноте следующую чистую страницу и всю ее исписала этими словами. Эротика-экзотика. И вверх ногами, и боком, и с наклоном, и с подчеркиванием, и заглавными буквами — снова и снова.
Эротика-экзотика…
И тут слова сами хлынули с кончика пера — я даже не успевала их подумать.
Закрой глаза от счастья,
Про стыд не говори,
Зову тебя по имени,
Когда ты там, внутри.
Вдохну тебя — ты рядом.
Похоже, навсегда.
Взгляну в глаза горящие
И там увижу: «Да».
Но это лишь выдумка,
Слышишь мои слова?
Все это причуды тени и света.
Мы просто за быль
Приняли нашу мечту,
Играя в игру, которой названия нету.
Я — любовь в твоей руке,
След нестойкий на песке,
Ты — запретный плод,
Раз — и упадет.
Ты — два слова, ими все и сказано:
Эротика-экзотика.
Но тут все, что я хотела написать дальше, разом забылось: мое внимание переключилось на то, что показывали по телевизору. Там был Джуд — его вывели за тюремные ворота, и тут же вокруг собралась целая толпа журналистов. Я вздрогнула. Прибавила звук и стала ждать, что скажет Джуд. К нему сбежалось столько репортеров, что конвоирам по обе стороны от него было трудно провести его к бронированному фургону, чтобы доставить в суд. Даже сейчас я не могла унять дрожь, глядя, как осаждают Джуда репортеры: вот-вот затопчут. На лице у него не читалось ничего, кроме чистого зла, и это было так страшно даже на телеэкране, что я поежилась. После всего, что он наговорил мне в тюрьме, у меня было ощущение, что мне больше никогда не очиститься. Он пугал меня. Хуже того — я цепенела при одном взгляде на него.
— Джуд, как вы себя чувствуете?
— Джуд, вы виновны?
— Джуд, вы готовы сделать заявление?
Он отстранился от охранника, пытавшегося протолкнуть его вперед, и повернулся к ораве журналистов, которые совали ему в лицо телекамеры и микро- фоны.
— Это пойдет в прямой эфир? — спросил он.
— Да.
Сердце у меня больно заколотилось в груди. Вот сейчас все решится. Как поступит Джуд?
— Я хочу сказать всего одно, — начал Джуд. — Я не убивал Кару Имега. Бог свидетель, я совершенно невиновен. Да, я ее знал, она была мне добрым другом, но Персефона Хэдли, дочь Камаля Хэдли, знает, что я не убивал Кару. Да, я был у Кары дома в тот вечер, но потом за мной зашли Сеффи с приятелем, и я ушел от Кары. Мы с Сеффи провели вместе всю ночь до самого утра, поэтому я не мог этого сделать.
Джуд отвернулся от журналистов — а потом прямо посмотрел в телекамеру. Как будто он смотрел на меня в упор, и разделяло нас только стекло телеэкрана.
— Сеффи, пожалуйста, скажи свое слово, сообщи властям, как все было на самом деле. Неужели ты допустишь, чтобы меня повесили за то, чего я не совершал?
Мне стало тошно — по-настоящему тошно. Какое актерство! Джуд врал до того убедительно, как раз с нужной долей злости и недоумения, что все, кто это видел, наверняка решили, что он говорит сущую правду. А кто, интересно, тот воображаемый друг, с которым я якобы заходила за ним? Зачем кого-то изобретать, чтобы еще сильнее все запутать?
— Что вы с Сеффи делали, когда ушли из дома Кары Имега?
Джуд вздохнул:
— Гуляли, разговаривали, в основном о моем брате Каллуме. Мы решили забыть о прошлом и бороться за то, чтобы посмертно восстановить его доброе имя. Его повесили по ошибке. Вы, Кресты, похоже, решили истребить всю мою семью.
— Джуд, Персефона Хэдли — ваше алиби?
Один из конвоиров тащил Джуда вперед, а он тем временем говорил в батарею микрофонов:
— Да, пожалуй, так и есть. Жаль, конечно, ведь она так и не выступила в мою защиту. Но Сеффи знает, что я этого не делал. Я не мог бы убить человека.
— Как вы думаете, почему она не выступила?
Джуд снова тяжело вздохнул. Вздохи он отработал замечательно.
— Честное слово, не
