– Видимо, хотел прижать твою руку к столу и проткнуть карандашом, Ерл, – предположил Клес. – В Гоге так делают с нечестными людьми, а он, видимо, подумал, что ты хочешь его обдурить. Ты ещё легко отделался – Лорце он бы шею свернул.
У Вонцеса обострилось проклятие преследования, как полагал Ерл Лунеэ – из-за телесного недомогания, вызванного тем, что больной просидел весь вечер с открытым окном, из которого в палату сочился этот поганый туман. Клес был согласен, что дело в тумане, но сомневался, что дело телесное. Закончив с иглами и отладив окуляры, он жестом дал понять, что всё готово, и душевник склонился над одним из приборов.
– Клес, – позвал вдруг врач, не отрываясь от окуляра. – Погляди-ка!
Клес, который с душескопом работать не любил, потому что знал, чего это стоило, сколько бы Ребус им ни платил, нехотя встал у другого окуляра.
Нутро Вонцеса было таким же, как и в прошлый раз – серый лабиринт, полный потайных дверей и смотровых окошек, глазастые фонари и шепчущие рупоры на каждом углу. Чтобы найти посреди кирпичного безумия душу механика, нужно было пройти в самый центр лабиринта, пройти своей сутью – а иначе он не давал себя лечить.
Клес шёл об руку с проекцией Ерла Лунеэ, не обращая внимания на преследующие звуки и проблески – в конце концов, это чужое преследование, им обоим должно быть всё равно. Но вдруг что-то со свистом пронеслось рядом, и где-то там, в кабинете, Клес почувствовал, как волосы на голове у него встали дыбом.
– Что это было? То самое?
– Нас не тронет, – сказал душевник. Клесу показалось, что неуверенно.
Они шли дальше, зная наизусть закоулки рассудка Кнера Вонцеса. Теперь Клес видел, что неслось мимо них – шустрые, жирные сполохи чего-то липкого, серого и прозрачного, бесконечные, но с абсолютным началом в виде пасти. Не нужно было им знать лабиринт проклятого механика – твари из ниоткуда сами вели их в самый центр.
И дойдя до середины, они увидели клетку с замком внутри, ключ от которого душа Вонцеса отдавать не хотела даже Ребусу. Вонцес был, как и всегда, собственноручно заперт, но гостей в своём сознании он не заметил. Он, похоже, больше вообще ничего не замечал.
Липкие серые твари присосались пастями к его ушам и глазам, обвивались вокруг запястий, пульсировали и разбухали силами некогда талантливого, мощного ума изобретателя. Лишь рот его шевелился, словно Вонцес говорил сам с собой. Клес двинулся вперёд, чтобы услышать, хоть коллега и попытался его одернуть, чтобы берёгся. Не обращая внимания на мертвенно-липкие длинные туши, Клес склонился над душой пациента и только тогда смог услышать, что Вонцес говорит одно-единственное слово:
– Зачем?
