прикажете иметь с ней дело?
– Морфию, – шепчет та, не открывая глаз, – дайте морфию…
После небольшого совещания с врачами майор приказывает исполнить ее просьбу. Морфий оказывает на барышню волшебное действие: щеки ее розовеют, глаза открываются. Спустя недолгое время она уже может сесть на постели.
– Майор, – говорит она голосом, привыкшим повелевать. – Мне срочно нужно в штаб дивизии.
– Вы еще совсем слабы, – возражает майор нерешительно. – Перенесете ли вы дорогу? Может быть, вам немного отдохнуть?
Она нетерпеливо отмахивается: чепуха, она полна сил. К тому же дело не терпит отлагательств.
Ее одевают и везут в штаб дивизии. По пути она окончательно приходит в себя. Глядя на эту энергичную даму, даже представить трудно, что еще несколько часов назад она находилась между жизнью и смертью.
Однако еще удивительнее то, что она рассказывает в штабе дивизии. По ее словам, французская армия вот-вот получит могучее подкрепление, состоящее сплошь из свежих полков и дивизий, и к тому же прекрасно вооруженных. Кроме того, в резерве у французов имеются американские части, еще даже не вступавшие в бой.
На штабных картах Анна-Мари чертит свой путь вдоль линии фронта, отмечая все передвижения вражеских войск. Исходя из этого она точно определяет место, откуда враг нанесет решающий удар. Офицеры смотрят на все это с недоверием: их полевая разведка докладывала совсем о другом. Однако майор генерального штаба знает, что перед ним мадемуазель Доктёр – лучшая и самая надежная немецкая шпионка, и что ее сведения всегда точны.
На аэроплане ее перебрасывают в штаб армии, и здесь она вкратце повторяет свои выкладки для высшего командования. Спустя короткое время отсюда начинают рассылаться нижестоящим командирам новые и самые подробные приказы…»
* * *
Подполковник Кибрик внезапно умолк и смотрел теперь куда-то в стену над моей головой, словно тщетно пытался что-то разглядеть в трепещущей полутьме. Мы с Ганцзалином терпеливо ждали. Однако Кибрик упорно молчал, и я, наконец, все-таки решился прервать затянувшееся молчание.
– Что же было дальше? – спросил я негромко.
Кибрик вздрогнул, приходя в себя.
– Дальше… – проговорил он с каким-то недоумением в голосе. – Дальше не было ничего. Точнее сказать, фройлен Лессер вернулась в Берлин, в бюро Маттезиуса, но больше уже не участвовала ни в одной операции. Последнее дело оказалось роковым для нее, она больше не могла работать. Новые инъекции кокаина и морфия почти не давали результата. Целыми днями она ничего не говорила, только сидела и тупо смотрела в стену.
– Ее пытались спасти? – спросил я.
Подполковник кивнул: пытались. Маттезиус делал все возможное и невозможное, но, очевидно, силы ее кончились. Она не могла больше работать и, кажется, не хотела даже жить. Маленький человек с острыми скулами тайком плакал у двери ее кабинета: он так и не решился признаться ей в своем чувстве, а теперь было поздно. И поздно было даже спасать ее: несмотря на все свое могущество, здесь он был бессилен.
Впрочем, Маттезиус не сдался. Он отыскал ее итальянского возлюбленного Микеле Кастильоне, но даже его приезд не пробудил Анну-Марию от спячки.
– Это я, Микеле, – говорил ей тот, осторожно касаясь ее руки – бледной, недвижной. – Взгляни на меня, Анна-Мария.
Она долго не отвечала ему, потом вдруг взглянула, но вместо любви на лице ее отобразился страх и отвращение.
– Она безумна, – с горечью сказал Микеле, – ее не спасти.
Ее перевезли в маленький домик в Целендорфе и, поскольку родственников у нее не осталось, передали на попечение специально нанятым врачам. Но с каждым днем ей становилось только хуже. И тогда Маттезиус принял нелегкое решение: он отправил мадемуазель Доктёр в Швейцарию, в живописную долину, где возвышаются неприступные, как у средневекового замка, стены частной клиники для душевнобольных. Почти все время она просто сидит и смотрит на пляску языков пламени в камине. Иногда по ночам, когда поднимается сильный ветер, она впадает в буйство и начинает отчаянно кричать, бросая в темноту какие-то имена. Если прислушаться, может показаться, что она предупреждает кого-то по имени Кудоянис, чтобы не ходил в маленькую гостиницу на Монмартре, что она плачет у могилы капитан Винанки, и что проклинает своего итальянского возлюбленного Микеле…
Кибрик снова умолк.
– Итальянского возлюбленного? – переспросил я. И тут словно молния меня озарила и все, наконец, встало на свои места. – Вот, оказывается, в чем дело! Я-то все думал, к чему вы мне все это рассказываете. А вас, похоже, мучает совесть.
Кибрик повернулся ко мне. С правой стороны его лицо было освещено огнем печки, с левой утопало во тьме. Он сейчас был похож на какого-то дьявольского шута, вылезшего прямиком из преисподней.
– Мучает совесть? – переспросил он хрипло. – Что вы хотите этим сказать?
Я пожал плечами: это же так очевидно. Капитан Кибрик во время войны был агентом русской разведки в Италии. Появляющийся в его рассказе таинственный итальянский возлюбленный Микеле Кастильоне, которого почему-то возненавидела Лессер, оказывается русским разведчиком Михаилом Ивановичем Кибриком. Вопрос, разумеется, не в том, почему Анна-Мария его полюбила – он и сейчас интересный мужчина, способный увлечь любую. Вопрос в том, почему она его возненавидела. Что он сделал такого, что она, даже запутавшись в тенетах безумия, не хотела его простить? Какую подлость он совершил по отношению к бедной женщине?
Кибрик не выдержал и вскочив с кресла, шагнул ко мне, наклонился прямо к лицу:
– Какую подлость совершил?! – вскричал он. – Никакой подлости я не совершал, но лишь выполнил свой долг!
– Интересно было бы послушать, – отвечал я.
– Я вам скажу, – быстро, словно в лихорадке, заговорил подполковник. – Жених Анны-Марии, Карл фон Винанке, был русским агентом. Мы завербовали его незадолго до того, как он познакомился с фройлен Лессер. Он должен был быть двойным агентом, работать одновременно на нас и на немецкую разведку. Однако проклятая случайность смешала все планы. Гнойное воспаление аппендикса убило его, оставив невесту соломенной вдовой…
На миг Кибрик умолк, словно собираясь с мыслями, затем продолжал. Разумеется, он познакомился с Лессер не случайно. Русская разведка следила за ней после смерти Винанки. Когда стало ясно, что она – подающий надежды агент, было решено попробовать завербовать и ее. Кибрик познакомился с ней и очаровал Лессер. Она находилась в тяжелейшем состоянии после смерти Винанки, ей так нужна была помощь и поддержка. И эту поддержку ей оказал капитан Кибрик, которого она знала как итальянца Микеле Кастильоне.
Однако Лессер оказалась гораздо более крепким орешком, чем рассчитывали в русской разведке. Кибрик крайне осторожно пытался ее прощупать, но она ни разу ни словом не обмолвилась о своей тайной работе. Более того, она оказалась фанатичной патриоткой Германии.
